В самом деле им стоило большого труда не отстать от пустынника, Теодорик, в совершенстве знакомый с извилистыми тропинками, пролегающими через ущелья и скалы, часто вынужден был останавливаться, поджидая своих спутников, он быстро и легко миновал опасности и трудности пути между расщелинами утесов. Сарацин, несмотря на легкое вооружение и быстроту коня, с трудом успевал за ним. Рыцарь же, закованный в стальную тяжелую броню, часто подвергался опасности, так как конь его при тяжелой сбруе не мог легко идти. С облегчением вздохнул он, когда увидел, что святой муж, все время шедший впереди, остановился у входа в пещеру, в руке он держал деревянный факел, пропитанный смолой и светившийся красным тусклым светом, издавая при этом неприятный серный запах.
Несмотря на густой удушливый дым от факела, рыцарь соскочил с коня и вошел в пещеру, где, по-видимому, никто не заботился ни о просторе, ни о покое. Келья разделялась на две части. В первой стоял жертвенник, высеченный из камня, на котором было поставлено распятие, сплетенное из тростника. Эта часть служила пустыннику часовней. Священные предметы пробудили в рыцаре благоговение, и ему стало неловко вводить лошадь в эту священную обитель. Необходимость, однако, заставила его последовать примеру эмира, объяснившему, что таков обычай в их стране. Отверстие в глубине часовни, прикрытое доской, было входом в другую часть, служившую спальней пустыннику; она была устроена с бóльшими удобствами. Много труда стоило разровнять землю, покрытую песком. Каждый день пустынник поливал ее водой из небольшого источника, который, журча, бил из угла скалы, оживляя в знойное время усталые взгляды и запекшиеся уста странников. Пол был устлан сплетенными из водорослей циновками, стены кельи, обтесанные и обвешанные душистыми травами и цветами, образовывали правильные своды. Две восковые свечи освещали этот уютный прохладный уголок.
В одном из углов лежали рабочие инструменты; в другом стояло довольно грубо выполненное резное изображение Богоматери. Все эти вещи, резко отличавшиеся от восточного убранства комнаты, говорили о том, что они сделаны рукой пустынника.
На столе лежали различные коренья, тростник, много вяленого мяса, приготовленного гостеприимным хозяином. Как же согласовать прием пустынника с его недавней дерзкой выходкой – вновь удивился сэр Кеннет. Теперь он весь преобразился: его размеренные движения, благородное величие, его сухощавое, изнуренное постом лицо свидетельствовали о возвышенном душевном настроении. Он ходил по келье, как человек, привыкший управлять другими, но смиривший свою волю в стремлении сделаться рабом Божьим. Его сухощавая высокая фигура, длинная борода, распущенные волосы и смелый, сверкающий огнем взгляд придавали ему вид скорее воина, чем затворника.
С непритворным благоговением смотрел сарацин на пустынника, занимавшегося в это время хозяйством, и сказал сэру Кеннету:
– Теперь Хамако спокоен, но он не будет разговаривать с нами, пока мы не окончим наш ужин.
Теодорик молча указал шотландцу на низенький стул, тогда как сарацин по восточному обычаю сел на циновку, поджав под себя ноги. Пустынник поднял руки, благословляя пищу, предложенную гостям, и они стали есть, храня, как и он, глубокое молчание. Эта сосредоточенность была привычна для сарацина; христианину нетрудно было разделить молчание, потому что он невольно сам углубился в размышления. Странным казался ему контраст в поведении пустынника: его бешеные крики при первой их встрече, кривлянья и все его безумное поведение совершенно не соответствовали серьезному виду гостеприимного хозяина, стоявшего теперь перед ним.