Поколебавшись, Зайцев бросился вслед за остальными.

Бежали долго, подгоняемые шумными вздохами горы. Что-то на ней осыпалось, двигалось.

Ребята были спортивные, закаленные, но снег лежал неровно. На продуваемых ветрами участках он был плотно сбит и пружинил под ногами, но кое-где достигал метровой глубины, и там движение группы замедлялось. То и дело кто-то падал, ему помогали подняться.

— Я больше не могу… — выдохнула Люда. — Всё… Правда, всё…

Марат и Коля подхватили ее, но и они выбились из сил.

— Товарищи, еще чуть-чуть! — Долотов показывал куда-то вперед. — Вон дерево! Большое! А вокруг маленькие! Сделаем костер!

Действительно, впереди чернел довольно высокий кедр, окруженный низкорослыми пихтами, елями, чахлыми березками.

Тот самый кедр

— А лавина? — нервно оглянулся Донченко. — Она сюда не докатится?

— Навряд ли. — Зайцев остановился, прикидывая расстояние. — Километра полтора пробежали. Там и снега-то столько нет, на горе. Но здесь оставаться нельзя. Открытое место, ветер доконает.

— Максим, а когда можно будет назад вернуться? — спросила Зина, переступая с ноги на ногу. — Мы же в одних носках…

Пока бежали, холодно никому не было, а сейчас начинало пробирать не на шутку.

Зайцев покачал головой:

— Пока метель не стихнет, нельзя. Надо до света докантоваться. Тогда видно будет, что это — лавина сошла или просто снежный навал.

Очень Игорю Долотову не понравилось, что Зина спросила не его, а Зайцева.

— Не стойте! — приказал он. — Тащите хворост!

— Как ты в пургу костер разожжешь? — спросил кто-то.

— Разожгу.

Голыми руками, обдираясь в кровь и не чувствуя этого, потому что пальцы онемели от холода, ребята наломали сучьев. Ловкий Лебедев вскарабкался на кедр, трещал там ветками.

— Встали плотно, заслонили меня! — Долотов накрылся с головой курткой, поколдовал. Над землей затрепетало пламя. Затрещало, поднялось. По снегу побежали черно-красные тени.

— Есть! Греемся!

Но едва живая стена расступилась, ветер прижал костер к земле, разодрал на искры. Алый язык лизнул Юру Криворученко, тянувшего к огню руки, по штанине — и ворсистая ткань вспыхнула. С криком Юра повалился на снег. Пламя сбили, но вся голень была обожжена.

Стонал Криворученко, правда, недолго. Холод — отличное обезболивающее.

Сели с наветренной стороны, прикрывая телами костер. Так он не гас, но и проку от него было мало — метель уносила все тепло прочь.

Мороз был не меньше тридцати. Через несколько минут Зайцев крикнул, заглушая свист пурги:

— Нет, орлы, так дело не пойдет! Перемерзнем на хрен. Уходить надо от ветра!

— Куда уходить?

Он встал.

— Я этот кедр помню. За ним овражек был. Укроемся. Вниз елок подложим, сверху лапником накроемся. Собьемся в кучу, авось до утра продержимся.

— А костер? — вскинулся Долотов. — Бросим?

Они заспорили.

— Хочешь тут околевать — твое дело! — махнул Зайцев. — Кто со мной елки ломать?

— Я. Хоть согреюсь, — сказал Шмит.

— И я, — поднялся Копцов.

Игорь попробовал их остановить:

— Не слушайте вы его! Только силы зря потратите.

Но трое ушли, исчезли во тьме. Через минуту оттуда раздался хруст и треск.