— Вы думаете, я сплю? — неожиданно спросил он. — Нет, так легче думается...

— Трудный у вас хлеб, Федор Георгиевич, — вырвалось у меня.

— Зато по душе. Я не представляю себя вне милицейской работы. Как говорится, я плоть от плоти, кровь от крови милиционер. — Гончаров оживился. — Ну, я не типичное явление, старый кадровый разведчик. Всю войну в разведке пробыл. Но ведь и молодежь к нам тоже по призванию идет. Кончают институты, училища и не мыслят себе другой жизни и работы, кроме как по охране общественного порядка. Да, призвание — великая штука! И я понимаю своих товарищей, и старых и молодых. Представьте себе, строится новый дом, поднимаются стальные конструкции, укладываются железобетонные плиты, возводятся светлые стены — словом, рождается чудесное здание будущего, но старая рухлядь, прогнившие доски, укрытые по углам, слежавшиеся комья грязи мешают людям строить, обдают их едкой пылью, и тогда мы идем в бой.

Увы, и этот разговор оборвался: в комнату вошла Коваленко.

— Ну, как? — спросил Гончаров, вставая.

— Все в порядке. Подругу зовут Дуся. Дуся Преображенская. Она хорошо знает Грачева. Оказывается, Марчевская познакомилась с ним в столовой, у себя. Дусе Грачев тоже понравился. А недели две назад Марчевская спросила подружку, не может ли она указать кого-нибудь, кто сдал бы комнату за городом на время.

— Понятно. Прописка в Москве не устраивала преступника.

— По-видимому. Такую комнату Преображенская нашла где-то в Локтеве. Вернее, не она нашла, а ее знакомая Лина.

— Кто такая?

— Колхозница. Когда-то возила в город молоко, творог, яйца.

— А фамилию Лины Преображенская назвала?

— Нет. Она не знает ее. Но сегодня днем Лина была здесь, приезжала за покупками и заходила к Дусе.

— Обидно, — Гончаров потер лоб. — Локтево... Если не ошибаюсь, это тридцать девятый километр от Москвы. Жаль, что уже порядком стемнело. Ничего не поделаешь, нужно ехать сейчас же. Не такая уж сложная задача разыскать Лину. Кстати, Вера Анатольевна, вы поинтересовались, как выглядит эта Лина?

— Да. Невысокого роста, шатенка, полная. Лет сорока. Лицо в рябинках. Ничего примечательного Преображенская мне сообщить о ней не могла.

— Ну что же, будем собираться?

— А у меня еще здесь уйма дел, — вздохнула Вера Анатольевна.

Гончаров ласково посмотрел на нее.

— Послушайтесь доброго совета, идите отдыхать. — Он помолчал и добавил: — Работы вам предстоит еще много. Мы сегодня явили с вами замечательное содружество прокуратуры и милиции.

— Позвоните мне сразу же после возвращения, — попросила Коваленко, простилась и вышла из комнаты.

— Федор Георгиевич, — спросил я, — имеет ли смысл ехать ночью? Не лучше ли утром, когда станет светло?

— А если он сегодня еще кого-нибудь убьет? Нет, медлить нельзя. Надо ехать, и как можно быстрее.

Однако на этот раз судьба нам улыбнулась. За дверью послышался шум. Кто-то с кем-то отчаянно спорил, доказывал, уговаривал, временами повышал голос. Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге мы увидели мужчину средних лет, высокого, с худым остроносым лицом. Мужчина казался очень взволнованным. Его бледное лицо было влажно. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Крупные капли пота блестели над верхней губой. Вместе с незнакомцем на пороге комнаты появился милиционер.