Уснул.

Разбудили, как тому и следовало, громкими воплями.

– Пушки? Где пушки? – кричал князь. – Дозорные, собаки! Вы куда глядели?

Боярин надрывался:

– Колдовство! Говорил я, упреждал! Купец-то не купец, а кикимора!

Другие просто орали, метались.

Встал Яшка. Подошел. Все сгрудились у пустых телег.

Потягиваясь, спросил:

– Чего шумите?

Изумились только Солотчин да его холопы. Остальные про колдовство, похоже, не расслышали.

– Пушки… пушки твои пропали, Яков, – несчастным голосом молвил князь. – Черт их, что ли, унес…

– Не тревожься, Глеб Ильич, целы бомбасты. – Шельма весело подмигнул. – Пока вы ночью спали, я походил по степи, сыскал мою повозку, на которой пушки из Крыма вез. Лошаденки целы, на сочной траве только растолстели. Пушки теперь в моей телеге. Она крепче вашей, да и кони мои сильней.

Повозку он с ночи в овраге поставил, неподалеку.

Все туда побежали, тарусский князь – первый.

Опять было много крику, но теперь радостного.

Один Сыч глядел странно.

– Скажи, купец, а как ты пушки перетащил?

– Часовые вон помогли, – кивнул Яшка на боярских слуг. – А сразу не сказали вам ради шутки. Они ребята веселые. Так, что ли, рязанцы?

Мордатые холопы молчали, но боярин Карп Фокич был посмекалистей.

– Это да… Они у меня игрецы, – сказал он дрожащим голосом. – За то их и держу, за веселый нрав…

Тут и слуги тоже закивали.

– Ловко сшутили? – засмеялся Шельма.

И все тоже засмеялись, князь пуще других.

– Ну, коли так, варим кашу, да в путь! – объявил он. – Дорога дальняя, груз тяжелый!

В середине дня, улучив минуту, когда Яшка был один, подъехал Солотчин.

Спросил шепотом, коротко:

– Пошто?

– Что я тебе, дурак-тарусец? – ответил Яшка. – Расплатились бы со мною в Рязани, как же. За повозку с конями тебе, однако, спасибо. Пригодится. И моли бога, боярин, чтоб я князю Глеб-Ильичу про твое окаянство не рассказал. Вот ты у меня где. – Показал крепко сжатый кулак.

Карп Фокич плаксиво сморщился:

– Хорошо-хорошо, Яшенька. Не выдавай меня, старика. Я тебе подарок сделаю. Хошь, коня своего буланого отдам? Он венгерских кровей, десять рублей мне стоил.

Ум, он все препоны одолеет, все засады обойдет, думал Шельма, гордясь собой.

Однако ехал – все время оглядывался: не появится ли позади некая фигура кровавого цвета? И на всякий случай все время держался в середке, среди людей.

На Коломну, где Дмитрий Московский собирал рать, князь Глеб идти поостерегся – можно было опоздать и потом на медленном ходу войско уже не догнать. Надежней было двинуться к броду перед впадением Оки в реку Лопасну – его русское множество никак не минует, и на переправу со всеми обозами понадобится дня два. К тому месту путь лежал вблизи Тарусы, потому Глеб Ильич сделал людям подарок – велел пройти через родной город и еще разок повидаться с семьями, с которыми многие уже не чаяли встретиться на этом свете. Больше всего, конечно, князь желал порадовать сам себя – украсть у судьбы лишнюю встречу с ненаглядной невестой.

Добрались до Тарусы на второй день вечером. По домам князь никого не отпустил, потому что человеческое сердце не каменное и кто-то из ополченцев мог дрогнуть, наутро к сбору не явиться – они все своей волей на смерть шли, насильно не заставишь. Поэтому прямо на площади перед теремом поставили столы и скамьи, за которыми уселся чуть не весь маленький город. Ели, пили, пели песни. Мужики, разогревшись хмельным медом, хвастались, как зададут татарве жару. Бабы на них смотрели, вздыхали.