Отец хмурится, сдвигая широкие седые брови к переносице. Я ловлю его взгляд на себе. Он смотрит на меня так, словно ему нестерпимо хочется все исправить, но силы его небезграничные.

— Прости... прости меня, сынок. Я думал, что со своей стороны все делаю правильно, — он зажмуривается на мгновение, втягивает ртом воздух, гортань его сдавливает, и он едва может говорить дальше: — Врачи мне посоветовали быть предельно осторожным и избегать того, что могло бы замедлить процесс твоего восстановления. А расскажи я тебе о Юле, ты бы забросил лечение. Уж мне ли не знать?! Я принял решение отложить разговор о ней до твоей выписки, но за это время ты уже сблизился с Робертой. Я не вмешивался в ваши отношения. Изначально предполагалось, что общение с ней пойдет тебе на пользу, однако меня не переставали терзать противоречивые чувства на ее счет. По твоим рассказам слишком уж она была ладненькой. И только позже выяснилось, что все-таки не зря я сомневался в ней.

У меня перехватывает дыхание. Я раскрываю рот, чтобы спросить как он узнал о Бобби. Я ни слова не говорил ему о ней. Но отец предусмотрительно выставляет вперед ладонь, вынуждая меня запастись терпением.

— А между тем твое восстановление зашло в тупик.  Поездки к Роберте больше не доставляли тебе прежнее удовольствие. Все чаще и чаще ты впадал в депрессию, ты был на грани того, чтобы потерять интерес к жизни, а лечение гипнозом ты воспринимал в штыки.

Я глубоко поражен. Меня посещают абсурдные мысли вплоть до того, что у отца внезапно открылся третий глаз. Я даже стараюсь больше ни о чем не думать, чтобы он не прочел мои мысли...

— Тогда я задался целью открыть тебе глаза на правду. Я отправился в Россию, чтобы встретиться с тобой и рассказать тебе о Юле... Хотя бы частично, но, к большому сожалению, мы разминулись. Ты полетел к ней. К этой Бобби, простигосподя, — произносит он с отвращением. — Зато мне удалось разыскать адрес, по которому проживала Юля. Я хотел ей объяснить причину твоего внезапного исчезновения. Я верил, что, если подтолкну ее, то ей удастся вернуть тебя к привычной жизни. Не без труда, но все же. Я застал ее у подъезда. Она вышла мне навстречу, но я не смог заговорить с ней... Она была не одна. С ней был молодой человек и младенец. Они выглядели, как самая настоящая семья. Они и были семьей, как позже мне пояснила их соседка. В тот день я официально сдался в борьбе за правду, и в этом заключается, наверное, самая большая моя ошибка.

Долгое время я просто молчу. Перевариваю все его слова, изо всех сих стараясь держать себя на привязи, а внутри меня все громыхает, надрывается и безумствует.

Все-таки заниматься самообманом намного проще, нежели чем принимать правду такой, какая она есть. Гораздо проще знать, что ты остался один в этом мире, предоставлен самому себе, нежели чем понять, что кто-то пытался всячески это исправить, а ты ввиду своей замкнутости просто не хотел замечать этого, закрывался как мог от внешнего мира и все глубже уходил в себя.

Обвинить человека в бездействии всегда проще, нежели чем открыть глаза и пойти ему навстречу. Ненавидеть проще, чем отпустить вину и простить...