Верхняя часть этой великой вершины словно обнесена кордонам, за который не может ступить ни один человек. В действительности же все дело в том, что на высоте 7600 метров и выше пониженное атмосферное давление так сильно влияет на человеческий организм, что по-настоящему сложный альпинизм невозможен, а последствия даже слабой бури могут оказаться трагическими. И только идеальные погодные условия и хорошее состояние снежного покрова дают хоть какой-то шанс на успех, но на последнем участке восхождения ни одна экспедиция не имеет возможности дожидаться удобного момента..

Нет, вовсе неудивительно, что Эверест не сдался после первых попыток его одолеть, наоборот, было бы крайне удивительно и даже грустно, если бы он все-таки позволил себя покорить, ибо это не в характере великих гор. Наверное, мы стали излишне самонадеянными в наш век технических достижений, вооружившись отличными «кошками» и каучуковыми башмаками. Мы забыли, что эта гора по-прежнему диктует свои условия и дарует успех, только когда сама того пожелает. Иначе почему альпинизм по сей день сохраняет свою непостижимую притягательность?

Эрик Шиптон, 1938 г. «На той горе»

Стоя на вершине мира, одной ногой в Китае, другой в Непале, я соскреб лед со своей кислородной маски, развернулся плечом к ветру и рассеянно уставился на громаду Тибета. На каком-то неясном, обрывочном уровне я понимал, что ширь земли, простирающаяся у меня под ногами, являет собой поистине захватывающее зрелище. Многие месяцы я грезил об этом миге и предощущал взрыв чувств, который должен ему сопутствовать. Но теперь, когда я наконец и в самом деле очутился на вершине Эвереста, у меня совсем не было сил для эмоций.

Это случилось 10 мая 1996 года. Было слегка за полдень. Я не спал уже пятьдесят семь часов. Вся еда, которую я смог впихнуть в себя за последние три дня, состояла из миски бараньего супа и горсти арахиса «М&М». Несколько недель сильнейшего кашля надорвали мне грудную клетку, и обычное дыхание превратилось в мучительное испытание. Высоко в тропосфере, на высоте 8848 метров, в мозг поступало так мало кислорода, что мои умственные способности снизились до уровня отсталого ребенка. В таких обстоятельствах я был не в состоянии чувствовать ничего, кроме холода и усталости.

Я достиг вершины на несколько минут позже Анатолия Букреева, русского проводника, работавшего в американской коммерческой экспедиции, и лишь слегка опередил Энди Харриса, проводника новозеландской команды, к которой я принадлежал. С Букреевым мы были едва знакомы, а Харриса я успел хорошо узнать и полюбить за последние шесть недель. Наскоро сделав четыре снимка Харриса и Букреева в эффектных позах на вершине, я развернулся и устремился вниз. Мои часы показывали 13 часов 17 минут. В общей сложности, я провел на крыше мира меньше пяти минут.

Чуть позже я притормозил, чтобы сделать еще один снимок. Это был вид на Юго-восточный гребень, по которому мы поднимались. Наводя объектив на двух альпинистов, продвигавшихся к вершине, я заметил нечто, что до того момента ускользало от моего внимания. На юге, где еще час назад небо было совершенно чистым, теперь пелена облаков затянула Пумори, Ама-Даблам и другие более низкие вершины, окружавшие Эверест.