В школе доктора Мюррея за два года она успела научиться читать и писать, и читала хорошо, хоть и медленно. С письмом дело обстояло хуже, поскольку Джеймс ни в какую не желал тратиться на бумагу для пачкотни глупых девчонок. Зато книги Элизабет могла читать какие угодно и какие найдет – при условии, что в доме царила безукоризненная чистота, еда была приготовлена по отцовскому вкусу, деньги не транжирились попусту, а время не тратилось на болтовню с безмозглыми подружками. Книги она брала в двух местах: в библиотеке доктора Мюррея и у его многочисленных прихожанок, по рукам которых ходили до тошноты благопристойные романы. Поэтому неудивительно, что в богословии Элизабет разбиралась лучше, чем в геологии, а в домашнем хозяйстве – лучше, чем в любовной прозе.
Она и представить себе не могла, что ей уготовано стать женой, хотя в последнее время мало-помалу начинала задумываться о радостях и горестях супружеской жизни и с интересом приглядывалась к союзам старших братьев и сестер. Аластэр и Мэри, совсем непохожие друг на друга, вечно ссорились, но Элизабет чувствовала, что они накрепко связаны; Роберт и Белла были одинаково прижимистыми; у Энгуса и его болтушки Офелии едва не доходило до драк; Кэтрин и Роберт жили в Керколди, потому что он был рыбаком; Мэри и Джеймс, Энн и Энгус, Маргарет и Уильям… И старшая сестра Джин, которую в семье считали красавицей, в восемнадцать вышедшая за Монтгомери – завидного жениха для девушки из хорошей семьи, но без приданого. Муж увез ее в Эдинбург, в особняк на Принсез-стрит, и с тех пор никто из кинросских Драммондов не видел Джин.
– Небось брезгует нами, – презрительно цедил Джеймс.
– И правильно делает, – возражал Аластэр, любивший Джин и по-прежнему преданный ей.
– Себялюбка! – усмехалась Мэри.
Ей там одиноко, думала Элизабет, которая почти не помнила Джин. Но Джин еще повезло: если одиночество станет невыносимым, до родных всего-то пятьдесят миль. А ей, Элизабет, уже никогда не вернуться домой, а больше она нигде и не бывала.
После замужества Маргарет было решено, что Элизабет, младшее детище Джеймса, останется старой девой – по крайней мере пока жив ее отец. Вся семья втайне надеялась, что старик долго не протянет, хотя он был крепок, как изношенные башмаки, и тверд, как скала Бен-Ломонд. Но теперь благодаря Александру Кинроссу и его тысяче фунтов все враз переменилось. Аластэр, после смерти своего тезки ставший гордостью и отрадой Джеймса, наверняка переубедит Мэри и вместе с ней и семерыми отпрысками переселится в отцовский дом. Со временем дом все равно отошел бы Аластэру: он прочно занял место в сердце Джеймса, выучившись ремеслу ткача. Но Мэри… бедняжка Мэри, вот ей достанется! Отец считает ее злостной мотовкой: мало того что она покупает детям воскресные башмаки, так еще и выставляет на стол джем не только к завтраку, но и к ужину. Едва она переберется к Джеймсу, ее детям придется ходить в грубых опорках и лакомиться джемом только по воскресеньям.
Налетел ветер; Элизабет поежилась – скорее от страха, чем от внезапного холода. Как там сказал отец об Александре Кинроссе? «Ленивец, подручный кочегара из Глазго». Ленивец? Что это значит? Что Александр Кинросс ни на что не годится? Может, он даже не встретит ее?