Курт встревоженно и вопросительно поглядел на Генриха, но, заметив, что обер-лейтенант раздражён, не решился ни о чём спросить и молча вышел.

Не прошло и минуты, как появилась Лидия.

– Вы звали меня, синьор? Я вас слушаю! – голос девушки звучал весело, приветливо, как всегда, даже чересчур спокойно для такой живой девушки, как Лидия.

– Садитесь, пожалуйста, разговор у нас будет длинным. – Генрих придвинул девушке стул. – Вы не догадываетесь, о чём я буду говорить?

– Нет, синьор! Но, надеюсь, вы довольны мною. – Лидия опустила глаза, пряча чуть встревоженный блеск глаз.

– Я слышал от Курта, что вы собираетесь за него замуж!

Лицо Лидии зарделось.

– Мы договорились подождать до конца войны…

– Вы его любите?

– Если девушка дала согласие…

– А он вас?

– Любит! – не задумываясь, ответила Лидия.

– Тогда я очень жалею, что всё так вышло. Я хорошо отношусь к Курту и хотел, чтобы его жизнь сложилась счастливо, но…

– Вы хотите сказать, что ему не позволят жениться на девушке итальянке? – с вызовом спросила Лидия.

– Я хочу сказать, что вы никогда не поженитесь! Никогда! И не потому, что кто-то не разрешит, а потому… Генрих остановился, сделал паузу и продолжал, отрубая слово от слова, – потому что тотчас после нашего разговора я вынужден буду арестовать вас и отправить на допрос!

Лидия вздрогнула, словно её неожиданно хлестнули нагайкой. В чёрных глазах блеснул злой огонёк.

– У вас для этого нет никаких оснований. Все ваши вещи, кажется, целы. Я уже год живу у графини, и за это время, кажется, не пропала ни одна мелочь.

– Не прикидывайтесь! Вы знаете, что я имею в виду!

– Я знаю лишь то, что я ни в чём не виновата!

– Это вы будете доказывать на допросе в гестапо.

– А разве это не допрос?

Во взгляде девушки было столько презрения, что Генрих невольно смутился.

– Я не работник гестапо и не следователь… – сказал он, словно оправдываясь. – Я лишь хотел убедиться, виновны ли вы в том, в чём вас обвиняют. Чтобы знать, как мне держать себя с вами.

– И сейчас вы должны решить, виновна я или нет? – голос девушки дрожал от возмущения.

– Решать это будет суд…

– Суд? Какой?

– Тот, который будет судить вас и судил бы Ментарочи, если б он не бежал…

– Он бежал!

Если бы у счастья было лицо, оно было бы сейчас похоже на лицо Лидии.

– Разве вы его знаете?

– Это мой отец!

– Так это вы сообщили ему о приезде наших парламентёров? Вы прочитали записку, которую Курт имел неосторожность передать вам?

– Курт здесь ни при чём!

– Это выяснит гестапо.

– А он чуть ли не молится на вас, он говорил…

– Мне не интересно, что говорил ваш соучастник…

– Курт ничего не знал!

– Это вы открыли дверь замка, впустили сюда вашего отца с партизанами, чтобы они взяли заложников?

Лидия вскочила со стула и стояла перед Генрихом выпрямившись, в том самозабвении горделивого презрения, ненависти и гнева, которое заставляет человека забыть об угрожающей ему опасности, бросить вызов сильнейшему.

– Я спасла этим пятьдесят ни в чём не повинных людей! Ведь ваши наверняка расстреляли бы их в Пармо! Ну что ж, берите, делайте со мной, что хотите! Раз отец на свободе, он всё равно отомстит.