Хвастаться и врать нехорошо – поучает Крылов в басне про синицу, которая грозила поджечь море. Правильно – соглашается народ: «Доброе дело само себя хвалит». Но и: «Не бывает поля без ржи, а слова без лжи».

«Ларчик» ратует за простоту без суемудрия. Пословица тоже умиляется: «Где просто, там ангелов со сто», но тут же опровергает: «Простота хуже воровства».

С детства всем известно, что трудолюбивый Муравей – герой положительный, а попрыгунья Стрекоза – отрицательный. А народ сомневается: есть и «Хочешь есть калачи, так не сиди на печи», и – «От работы не будешь богат, а будешь горбат».

И так – с любой темой. Знаменитое русское хлебосольство отражено в пословицах наряду с известным «Гость в дом – Бог в дом» и менее популярным «Хорош гость, коли редко ходит». Диалектический подход блестяще представлен в пословицах о пьянстве: от «Много вина пить, беде быть» – к «Пьяница проспится, к делу годится» – и до «Пьян да умен, два угодья в нем».

Все это не похоже на лапидарность крыловских формул, которые выскакивают из русского человека быстрее, чем он успевает их осмыслить. «За то, что хвалит он Кукушку», «Ай, Моська, знать она сильна», «У сильного всегда бессильный виноват», «Речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить»...

Произошло удивительное. Не Крылов зафиксировал нравственную мудрость народа в форме басен. Это народ зафиксировал в своем сознании крыловские басни в качестве нравственной мудрости.

Слишком многое в российской истории сопротивлялось тому, чтобы моральным кодексом управляла принципиальная диалектичность этических норм, идущая от мифов, Сократа, евангельской притчи, рационализма, индивидуализма. Все эти глобальные идеи трансформировались в России особым образом.

А Крылов – всегда рядом. Удобный, простой, запоминающийся, однозначный. Снабдивший набором нетленных истин про мартышек и кукушек. Избавивший от хлопот альтернативного мышления, химеры терпимости, разброса плюрализма, утомительной многослойности демократического сознания.

Есть соображение о том, что полнота жизни терпит ущерб от незнания и неумения осознать многообразие путей добра и зла. Но и на это есть басня – про Лягушку, которая хотела раздуться до размеров Вола, да лопнула.

Общественное, идеологическое, надлитературное значение Крылова подчеркивается даже его долголетием. Он как-то сумел охватить весь период становления русской словесности. Почти ровесник Карамзина, он был на 30 лет старше Пушкина и на 45 – Лермонтова, и пережил их всех. Он вошел в историю культуры патриархом – беспечным, ленивым, спокойным, знающим что-то такое, что доверил только безмолвному клодтовскому зверью у основания памятника.

А Россия уже столько лет бьется над загадкой Крылова, которого лучшие умы либо недолюбливали (Вяземский), либо хвалили за несущественное (Белинский, Гоголь) и несуществующее (Пушкин) и обсуждали: низкий жанр басня или нет, подлинная поэзия у Крылова или второразрядная. Но Крылов создал не литературный жанр, а этическую систему, даже предусмотрел в своем универсальном басенном комплексе недооценку и неблагодарность – написав «Свинью под дубом».