— Чего приуныла? — Седой мельком посмотрел на нее и вернулся к дороге, которая отнюдь не была легкой.

Она невесело улыбнулась и посмотрела на него, он резво крутил баранку, дергал рычаги и попеременно отжимал то одну, то другую педаль. Уверенный в себе, не задающийся вопросами охотник, с тюремной татуировкой на пальце. Ему было плевать на то, что она потеряла друзей там, в городе, а может, вовсе не наплевать, он просто не задавался вопросами, которые сейчас были лишними.

— Откуда вы там взялись, в городе, вы ведь знали, что «места там гиблые»? — последние слова она произнесла, передразнивая Степаныча, который при каждом удобном случае повторял их заговорщическим тоном.

— Это я потащил Тимофея Степановича в город, хотя и не надо было, да и упирался он всеми руками и ногами, должок у него был перед тем человеком, что пропал в этих местах, я и надавил на больную мозоль, а оно вон как вышло.

— Понятно… — Она выпустила очередную струю дыма и стряхнула пепел в открытое окно. — Серьезный долг, видать, у него был. А вас-то что туда потащило?

— А я не верил всем этим россказням, довелось мир повидать, и сказки про сумасшедшую реку, что пожирает людей, мне казались детским лепетом или бабкиными рассказами, коими любят попугать непослушных внучат.

Она посмотрела на его татуированный палец, и это не осталось незамеченным.

— Правильно думаешь, татуировка из тех самых мест, но спасителей не выбирают ведь, верно? — Он весело подмигнул ей и улыбнулся какой-то своей мысли. — Ты не бойся, никого не убивал я, девочек не насиловал, не воровал, в общем, чтил закон.

— А в тюрьму в отпуск съездили?

Он опять улыбнулся: — Не совсем. Времена тогда были такие.

— Какие «такие»? — не унималась Юля.

— Ты похлеще прокурора на допросе. — Он опять усмехнулся, достал сигарету и опустил окно. — Был такой закон, в народе «сухой», слыхала? — Он не стал дожидаться от нее подтверждения. — Одним словом, борьба с пьянством, а народ у нас в России не пить не может, вот и изголялись, как могли, и я в том числе. — Он так и не закурил, вертя сигарету в зубах, продолжал рассказывать, не забывая о дороге. — А я ведь учитель математики в средней школе, вернее, был им когда-то в незапамятные времена. По чести сказать, не по мне была работа, да как-то после института не выбирали. Так вот, кое-какое понимание иных химических процессов у меня было, и начал я в своей двушке гнать самогон. В основном для себя, но иной раз и соседи забегали, продавал и им.

— Пока ничего криминального не вижу… — Юля продолжала смотреть в окно и слушала собеседника вполуха. Тихая, неторопливая речь Седого отвлекала от собственных мыслей.

— Это сейчас ничего криминального, а по тем годочкам уже начал зарабатывать себе на статейку. Но все бы ничего, да жил у нас дипломат на седьмом этаже, аккурат подо мной, этот-то всегда мог раздобыть и шампанского, и вина, и водки и иную заморскую гадость, и ничего это ему не стоило и ничем не грозило. Леший занес к этой гниде иностранца в гости, выпив вдоволь, решил наш дипломат удивить иностранца русской диковиной, домашним самогоном. Приперлись они ко мне, ну я, ясное дело, две полушечки им на стол, а эта рожа заграничная мне десятку сует, а десятка, будь она не ладна, такая же иностранная, как и он сам. Год прошел с тех пор, как они ко мне забредали, десятку эту я хранил как сувенир. Куда я ее мог пустить в то время-то? Ну и настучал кто-то из соседей моих, мол, торгую из-под полы алкоголем самодельным, нагрянули орлы в форме, аппарат сразу нашли, я его и не прятал толком, даже подумать не мог, что накроют, десятку тоже обнаружили со всеми вытекающими. Как говорится, наш суд — самый суд в мире, прошел он быстро, без сучка и задоринки, и отправили меня из родного Клина в эту глухомань. Выпустили по амнистии, спасибо власти, что тюрьмы забила кем попало, назад возвращаться смысла не было, квартиру забрали как служебную, учителем мне больше не работать, да и не рвался я в учителя, осел в деревушке, что неподалеку от зоны нашей была. Сейчас за старосту там, и всем плевать на мое прошлое, люди там совсем другие, не такие мелочные, как в городах, о других судят по настоящему, а не по прошлому. — Он, наконец, прикурил, и тут же выщелкнул сигарету за окно. — Пытаюсь отучиться от этой заразы, с сигаретами у нас в деревне туго стало, все совхозы позакрывались, люди окрест в города потянулись, что покрупнее, одни мы, старики, остаемся при своем, некуда нам бежать, да и незачем. — Он бросил взгляд на приборную панель и выругался, вездеход резко затормозил. Тимофей Степанович слетел со своего лежака и шумно упал на пол, Женька каким-то чудом удержалась, но тоже проснулась.