— Зинка у меня была всем бабам баба, и мать у нее была такая же, и бабка, сгинули только они все в чертовый омут, — Виктор затянулся и поднял стопку. — Ну, будем! — Мы выпили, не чокаясь. — Странная, я тебе скажу, история произошла в тот злополучный год. — Глаза Виктора затуманились, я понял, что сейчас он уже находится не рядом со мной, а где-то далеко, в том самом злополучном году. И меня ждет длинная и не совсем впечатляющая история. — Зина моя родом из города Еж — это на севере, тмутаракань далекая, людей они там не видят по полгода, все вокруг свои. До ближайшей автострады километров триста, кругом непроходимая тайга, живут они там, как на острове, почту и ту вертолетами доставляют два раза в год, а то и реже. Вертолет же привозит продукты для магазина. Живут там люди… — мой собеседник осекся, — жили там люди лесозаготовками.

Я прикурил новую сигарету и затуманенным взглядом посмотрел на Виктора: — Почему жили, съехали все?

— Ты слушай историю, история длинная и непростая, — он потянулся к стопке, заметил, что та уже пуста, и продолжил: — В общем, лес там мужики валили, охотились, рыбачили, каменный век по нашим временам. Единственная дорога в город становится проезжей только зимой, тогда лес и вывозили. В советские времена жили там очень хорошо, лесом-то с япошками торговали, в магазине техника всякая была, шмотки. — Виктор оглядел свою коморку. — Вон, гляди, куртка синяя висит, лет двадцать ей, а все как новая, японская, настоящая, из того самого магазинчика, это мы с Зинкой на Новый год к ним ездили в конце восьмидесятых, родители у нее там были. Отец знатный лесоруб, здоровенный такой мужичина, с бородой, как у попа, суровый, а куртку подарил мне, уважал он меня за мою работящую профессию. Так вот, после развала Союза люди из Ежа повалили в города покрупней, деньги сколотили в те времена и рванули, кто с чем остался — уж не знаю, но Зинкин отец наотрез отказался уезжать, да там много таких принципиальных было. — Он резко прервался. — Наливай!

Я свинтил крышку с бутылки коньяка и плеснул огненной жидкости по стопкам. Виктор тем временем нарезал еще колбасы.

— Я твои покурю, зараза такая: как выпью, так курить начинаю, как паровоз, жинка моя очень не любила, когда я курил в доме, отец-то у нее некурящий был. — Он пьяно чиркнул зажигалкой, посмотрел, как сизые облака витают у лампочки и продолжил: — Так вот, союз развалился, но город устоял, даже почтовый вертолет к ним туда летал исправно, лес продолжали валить, деньги в городе имелись. В девяностые даже пополнение из молодых прибыло, да что там говорить, и я подумывал туда перебраться, хорошо там, леса кругом, охота, рыбалка, работа, что еще мужику надо? В девяностые у нас-то с работой туго было, страшные годы, временами и хлеба не на что купить было. — Он сделал новую затяжку, поднял стопку и молча опрокинул ее в рот. — На Новый год в конце девяносто третьего Зинка написала своим открытку, ну там поздравления, сам понимаешь, ждать ответа полгода, потому мы и не суетились. Наступило лето, ответа нет. Зинка новое письмо настрочила, новый год — ответа нет, девяносто пятый на носу, а почта два раза в год, ну мы и поняли, что-то случилось, там этих писем с Большой Земли как манны небесной ждут, а тут ни ответа ни привета. Зинка рванула в Ебург, в главный офис компании, что лес закупала в Еже. Приехала, а ей и говорят, вымер город, не осталось никого, некому лес валить. В девяносто четвертом за лесом приехали, а в городе никого. — Виктор затушил сигарету в пепельнице и посмотрел на меня. — Ну, ты сам посуди, это как это — никого нет, если в начале девяностых туда молодежь хлынула, не мог целый город вымереть за полгода. Просто не бывает такого в природе.