Когда погода выправилась, я всеми правдами-неправдами уговорила Мамочку сходить со мною в город. Я знала, что она боится пересудов и что ей стыдно показываться на людях.

– Тебе нужно сходить на рынок и вести себя там как ни в чем не бывало. Иначе все подумают, что ты боишься. А значит, виновата.

И Мамочка сдалась. Она взбодрилась, помылась и переоделась. Несушки наши хорошо неслись, поэтому мы набрали полную корзинку яиц, взяли шитье и, облачившись в теплые пальто, отправились в центр Кивелла на традиционный воскресный рынок.

День был прохладный и ветреный. В глазах рябило от ярко-белых мчащихся по небу рваных облаков, а воздух наконец-то наполнился пронзительным ощущением весны. В кустарниках бурлила жизнь. У Мамочки уже почти улучшилось настроение, как вдруг я подвернула ногу, за что-то зацепившись на поросшей травой обочине. Я ойкнула, отпрыгнула и села на камень.

– Ой, нехороший знак, – сказала Мамочка. – Разворачиваемся.

– Со мною все в порядке. Сейчас сниму туфлю, ногу чуть помассирую, и пойдем.

– Не нравится мне это. Что-то будет.

– Да ерунда. Обычный вывих. Через минуту все пройдет.

Пока я мяла лодыжку, Мамочка осмотрела тропинку, поизучала облака. Я всеми силами старалась игнорировать ее провидческие выкрутасы: мне нужно было довести ее до города. А она тем временем уже приглядывалась к деревьям и кустам. Я знала: заметь она там хоть одну сороку или дерябу, нам бы пришлось идти домой.

Надев туфлю, я бодро заявила:

– Вот, Мамочка. Теперь все хорошо. Пошли.

Когда мы добрались до центра Кивелла, на рынке уже вовсю кипела жизнь: лотки, лоточники, грузовики. Мы подошли к молочнику, которому обычно сдавали яйца. Упитанный краснорожий мужичина лет шестидесяти по фамилии Трамп. Мне он никогда не нравился. Косился вечно и поджимал при этом губы. Через всю щеку у него, от носа к уху, тянулась жуткая семейка бородавок, как темный млечный путь. Я дождалась, пока от лотка не разойдутся покупатели, и подошла с корзинкой. Мамочка встала рядом. Приветствовал нас Трамп довольно бодро.

– Сегодня у нас целая корзинка, – радостно возвестила я.

Ему вдруг срочно приспичило переложить сыры.

– У меня сегодня яиц в избытке.

– Вот, значит, как, – сказала Мамочка.

Я осмотрела прилавок. Яйца имелись, но чтоб в избытке!

Трамп вытер пальцем нос.

– Сегодня не могу. Простите. – И отвернулся обслужить очередного покупателя.

– Такого в жизни не было, чтобы он не взял мои яйца, – сказала Мамочка.

– Но если у него в избытке, значит в избытке. И все тут.

– Нет у него никакого избытка. Пошли домой.

– Мамочка, не надо придумывать то, чего нет. Сдадим кому-нибудь другому.

Я отыскала бакалейщика, который с радостью освободил нас от яиц, потом мы занесли шитье по адресу и на минутку остановились посудачить со старой Мамочкиной знакомой на площади. И хоть мне показалось, что старушенции хотелось поскорее смыться, я не сказала Мамочке. Мы быстро покончили с делами и побрели домой. Наш путь лежал мимо паба «Белл».

«Белл» был забит народом. Музыкальный автомат играл моих любимых «Ярдбердз» и «Кинкз», а сквозь открытую дверь на улицу струился одурманивающий аромат табачного дыма, кислый запах эля и шум болтовни. Бывало, Мамочка водила меня в «Белл» на кружку темного, но в этот день она не выказывала ни малейшего желания заходить внутрь. Напротив, она прибавила ходу. И все же, едва мы отошли от паба на несколько шагов, как сзади промелькнула чья-то тень, и Мамочку толкнули в спину.