Успокоившись, Йокен снисходительно согласился:

– Боюсь, ты прав.

Явилась швабка и помогла Вернеру прилечь в гостиной.

Снова оказавшись в заточении в комнате с мебелью из темного ореха, Вернер стал думать о летчике Марио Шульце, искавшем славы, тогда как он, Вернер, искал истину.

На самом деле он ее не искал. Он с трудом сносил истину. Он не знал, как ее приручить. Она мешала ему.

До сих пор он никогда не испытывал раскаяния из-за своих действий на войне. Он не убивал людей, он убивал врагов. Противник в его глазах был лишен конкретных очертаний. Тот, на кого он нападал, был некоей абстракцией, и это придавало мужества. Француз. Русский. Англичанин. Американец. Ни черт лица, ни тела, ни биографии. Все, что знал о нем Вернер, – это то, что у противника, как и у него самого, имелось право уничтожить его. Полная, идеальная симметрия. Или полное равенство, равенство умереть. Война сводилась к правилам, которые не учитывали отдельные случаи. Он никогда не думал, что убивает какого-то конкретного солдата, у которого есть какие-то конкретные жена и дети, поскольку сам он тоже не представлял собой конкретного солдата для неприятеля. В собственных глазах он никогда не совершил ни малейшей жестокости. Он убивал в целом, а не по отдельности…

Но несколько недель назад враг обрел лицо – лицо Антуана де Сент-Экзюпери. Невыносимо! Противник никогда не должен иметь лица. Вернер обнаружил, что уничтожил отдельного человека – человека уникального, которого он любил, да, любил за то, что тот написал эту великолепную сказку, любил за то, что тот шел по жизни, испытывая те же тяготы и взлеты, что и он сам. Шестьдесят лет спустя он обрел брата в лице Сент-Экзюпери, незаурядного, замечательного брата. И он лишил этого брата жизни. Какой позор! Он, человек без искорки гениальности, убил гения… Как можно себе это простить?

Ему пришла в голову фраза Дафны: «Что-то – это вовсе не кто-то».

Он выпрямился. Золотые слова произнесла девочка. Нельзя смешивать поступок и человека. Нельзя свести Вернера к одному мгновению, когда он сбивал самолет де Сент-Экзюпери. Вернер совершил тысячи поступков, хороших, отличных, посредственных, никчемных. Вернер испытал тысячи чувств, патриотизм, немецкую гордость, холодный гнев при штурме, но также любовь к своим родителям, Еве, к семье, друзьям, коллегам; любовь к природе, деревьям, миллионам цветов, за которыми он ухаживал – от их появления до увядания; любовь к животным, которых он приютил, кормил, содержал; радость от музыки Моцарта; радость, когда обнимал Еву. Дафна права: что-то простить нельзя, прощают кого-то. Поступок остается плохим, но человек таковым не становится. Нельзя свести его к действию, причинившему вред. Простить – значит рассматривать всего человека, в целом, вернуть ему уважение и доверие, которых он заслуживает.

Вернер откинул плед, наброшенный ему на ноги, и спустил их на пол. Разумеется, ему было стыдно за какие-то свои поступки, но не за себя самого. Если он и убил Антуана де Сент-Экзюпери, то случайно, он этого никогда не хотел. Кстати, если бы кто-то ему это предложил, он с возмущением бы отказался.