— Себе же взял долю, — заметил третий.

— А волнение с чего?

— Петр не успокоился. Он тем же вечером попытался с Андрейку взыскать ростовые деньги и самолично наложенную виру в двадцать пять рублей. За то, что Андрейка, дескать, имя его славное поносил.

— САМОЛИЧНО?! — рявкнул царь, чуть привставая. Покушения на такие вещи он очень не любил.

— Судить некого, Государь, — спешно заметил третий докладчик. — Андрейка вышел против него с сабелькой и зарубил насмерть. Петр ведь провозгласил Божий суд самовольно.

— Не Петр, а его человек по его приказу, — поправил второй докладчик.

— Верно. Вот воевода и посадил Андрея в холодную. Самовольный Божий суд ведь не суд. И выходит, что сие убийство государева человека. Поэтому ему требовалось время чтобы во всем разобраться. Народ же вышел за него просить.

— Отпустил?

— Отпустил. Куда ему деваться? — вяло улыбнулся второй докладчик.

— Много наварил?

— Воевода то? За то, что Петра сгубил, сказывают, что он сто рублей получил. Тот ведь в сотники метил. Еще десять рублей получил он как долю в возврате долга. Семнадцать рублей на взыскании штрафов с вдовы Петра заработал. Ну и при покупке зерна для нужд разоренного города ранее еще около двухсот рублей. Частью твои, Государь, деньги. Частью пожертвованные церковью от имени Андрея.

— Как это? — в первый раз царь это уточнение не заметил, а теперь оно его царапнуло.

— Они небольшую часть от стоимости краски передавали на нужды города в распоряжение воеводы.

— А откуда вы узнали о наваре?

— Так окладчика спросили. Он про всех все знает. Со всеми купцами дружит. Напоили, показали бумаги, тобой Государь подписанную. Вот он все и вывалил.

— Окладчик — это хорошо. — скривился царь от с трудом скрываемого раздражения.

— Обидел воевода окладчика. Иначе бы промолчал.

— Чем обидел?

— Воевода разорил вдову Петра совершенно и оставил его единственную дочь без приданного. Еще и роду остаток долга пришлось выплачивать. — начал первый окладчик.

— Чтобы не допустить кровной вражды, — продолжил второй окладчик, — он поженил Андрея на дочери Петра — Марфе-бесприданнице. Андрею же он пообещал в качестве приданного нарезать поместье Петра, в котором жило три дюжины крестьян.

— Но обманул.

— И это поместье никому не выделили. А крестьян себе разобрали сотники.

— А окладчика чем обидел?

— Ему он тоже крестьян обещал с этого поместья, но…

— Какой Гришка молодец, — процедил царь. — Прямо слушаю и не нарадуюсь.

Все помолчали. А что тут добавить?

— А что Андрейка? Где он сейчас?

— В поместье своем. Он туда отбыл. Нанял каких-то людей и отбыл.

— Каких-то?

— Кузнеца, разорившегося после нашествия. С женой и двумя детьми. Плотника безного. Нищего с паперти. Двух бобылей да трех вдов крестьянских с детьми малыми, что после нашествия маялись, нужду терпя. Рты же лишние. Еще жену, тещу и двух своих холопов, которых прежде прилюдно объявил свободными. Но они все одно за ним пошли.

— Интересно… — задумчиво произнес царь. — А что он там делать собрался?

— Мы не смогли узнать. Сказывают, что по осени он с купцом тульским Агафоном о каком-то торге сговорился. Но зерна вряд ли привезет. Там ведь ничего не посажено у него. Да и не кому сажать.