День единства с якобы угнетенными рабочими Франции, Англии, США становился “национальным торжеством”. Военно-политический смотр сил мирового коммунизма постепенно эволюционировал в мирный праздник весны.[25] А Муру он был тем более приятен, что позволял часами гулять по улицам среди празднично одетых людей, слушать не только музыку из репродукторов, но и духовые оркестры, игравшие тогда на московских бульварах: “…обожаю уличную музыку. Это по-французски”.
Осенью 1940-го Мур будет уже не просто бродить по улицам, а и сам, как положено советскому школьнику, примет участие в демонстрации: “Масса народу, лозунги, знамёна, музыка и солнце”>162163. С погодой повезет. А за десять дней до двадцать третьей годовщины революции Мура выберут в комиссию его школьного класса по подготовке к празднику. “Увидим, что нужно будет делать”, – заметит Мур. Чем он там в комиссии занимался, не рассказал. Но советские праздники принял как свои. Поразительно, но даже в 1943 году Мур, многое переживший и уже очень многое понимавший в советской жизни, будет писать Але в лагерь из Ташкента и поздравлять ее с 1 Мая: “…парад не состоялся и демонстрации также не было, зато народа было на улице очень много, все приоделись, принарядились, много было смеха и улыбок, и крику и гаму <…>. Были лозунги и украшения, плакаты – всё как следует”.>164
Не вызвать дьявола…
“Вы хотите меня арестовать?”, – спрашивает Азазелло булгаковская Маргарита.
21 мая, еще из Голицыно, Цветаева отправила Муле Гуревичу телеграмму и попросила послать ей ответ. Прошло четыре дня, а ответа не было, Муля как будто исчез. “Что всё это означает? Чорт его знает…” – ворчал Мур. В другое время испугались бы за внезапно исчезнувшего человека. Попал под машину? Внезапно заболел? Стал жертвой уличных хулиганов? Или просто внезапно охладел к семье Цветаевой и порвал отношения? Нет. Первое, что предполагает Мур: “Возможно, что его арестовали…”>165
Арест как повседневная реальность, как постоянная угроза, к которой привыкли, с которой давно смирились… Мур – еще правоверный марксист, он не сомневается в торжестве мирового коммунизма и справедливости советского строя, но и он прекрасно понимает, что могут арестовать – любого.
Из дневниковых записей Юрия Олеши: “Знаете ли вы, что такое террор? Это гораздо интереснее, чем украинская ночь. Террор – это огромный нос, который смотрит на вас из-за угла. Потом этот нос висит в воздухе, освещенный прожекторами…”>166
Митя Сеземан, как мы помним, приехал в Москву еще в октябре 1937-го. А на третий день его посадили в “Красную стрелу” и отправили в Ленинград, в гости к дяде Дмитрию Николаевичу Насонову, профессору Ленинградского университета. Это был “красивый мужчина, немного массивный”, похожий на римского сенатора. Он облысел из-за тифа, перенесенного в годы Гражданской войны, но и лысина его не портила. Дядя вместе с женой Софьей Николаевной, обладавшей “очаровательными формами и небольшим и очень озорным носом XVIII века”