— «Мостик», «Мостик»! Я — «Выстрел»! Принимайте...
Рядом с радистом, спиной ко мне, — командир в изодранном кителе, без фуражки. Обращаюсь к нему:
— Товарищ командир батальона...
— Подожди! — обернулся Голованов. Лоб у него перевязан кровавой тряпкой от темени до бровей. — Передавай! Занял рубеж — высота 96,4. Выхожу к сахарному заводу...
Продиктовав донесение, он повернулся ко мне:
— Вот, друг, какие дела. И командир батальона убит, и начальник штаба. Пришлось взять на себя. А ты, между прочим, меня спас. Раскроил бы мне черепушку, сукин сын!
Голованов послал меня назад к Бодрову с приказанием продвигаться по сигналу: две красных ракеты. Оказалось, наш батальон наносил вспомогательный удар. Главный удар нанесли другие. Они захватили огневые позиции дальнобойной артиллерии, которая вела огонь по Одессе.
Позже я видел эти орудия у сожженного хутора. Серо-зеленые пушки с хищно вытянутыми из-за броневых щитов длинными стволами стреляли прямо с железнодорожных платформ. По величине и калибру они не уступали башенной артиллерии крейсера. Комендоры с «Красного Кавказа» быстро освоили эти махины и теперь вели огонь по врагу.
На рельсах и у откоса невысокой насыпи лежали трупы. Немцев было мало. Больше — наших. И среди них я узнал моего дружка Женьку Костюкова с лейтенантскими нашивками на рукавах, из которых торчали уже одеревеневшие руки.
В это утро я видел очень много мертвых, сам едва не погиб, но Женька? Он всегда был небольшим, стеснялся своего ребячьего вида. Сейчас он вытянулся, стал длиннее и много старше. Каким же он стал взрослым, Женька Костюков!
— Ну, хватит! — сказал Голованов. — Ройте могилы, а то скоро начнут нам давать дрозда.
Он был прав. Мы едва успели похоронить убитых, а вместо салюта были авиабомбы. Потом на нас двинулись танки. Я их не видел. К счастью, танков было мало и батальон удержал плацдарм.
После полудня батальон занял участок на краю кукурузного поля. Впереди — шоссе с поваленными телеграфными столбами, а за ним — полуразрушенные заводские корпуса. Справа догорал хутор. В солнечном свете огня не было видно. Только бурый дым поднимался колоннами в безветренное небо. Далеко впереди, за заводскими постройками, шел бой. Его нестройный гул то усиливался, то ослабевал. Самолеты больше не прилетали. Кончался самый длинный день моей жизни.
Шея все еще болела, главное — очень хотелось спать. Возбуждение сменилось усталостью. Я не мог преодолеть ее. Свой сухой паек мы съели. Воды тоже не было.
— Может, подвезут? — спросил матрос.
— Сейчас тебе немцы подвезут! — огрызнулся Клычков. — Горяченького! Только поспевай хлебать. Слышишь? Уже везут!
Гул боя приближался, нарастая. Среди заводских строений начали рваться снаряды. Там все заволокло дымом. Сон слетел с меня. Сейчас начнется!
Над высоткой слева вспыхнула ракета, за ней вторая. В разных местах поля, невидимые раньше среди густых стеблей, поднимались моряки.
— Атака! — заревел Бодров, вскакивая на ноги.
И будто в ответ на его крик — пулемет. Он бил с противоположной стороны шоссе. Пули срезали кукурузные стебли над моей головой.