Последним он надел красный берет. Потом сложил в сумку несколько нужных ему вещей. Когда он вышел из дома к автомобилю, оставленному месяц назад у подъезда, на востоке уже занималась заря.

Хотя зима еще не кончилась – было двадцать шестое февраля – в воздухе уже чувствовалось нежное дыхание, обещавшее чудесную весну.

Он выехал из Тель-Авива с северо-восточной стороны и двинулся по шоссе на Иерусалим. Предрассветный воздух, как всегда, был тихий, чистый и умиротворяющий, что не переставало удивлять майора. Тысячи раз, стоя в карауле, встречал он в пустыне рассвет, прохладный и прекрасный, совсем не предвещавший изнурительно жаркий день, который солдату вполне может оборвать смерть в бою. Это лучшее время суток.

Дорога шла по плодородной приморской равнине к рыжим холмам Иудеи, через деревушку Рамлех, в тот час уже проснувшуюся. За ней в те дни стояли иорданские войска; чтобы объехать их, пришлось дать крюк километров в семь. Совсем рядом варили завтрак для солдат Арабского легиона, ввысь поднимались столбы голубого дыма от полевых кухонь.

Арабы из деревни Абу-Гош еще не встали, майор беспрепятственно миновал последние перед Иерусалимом холмы, а тут и солнце взошло, осветило минареты в арабской части разделенного города.

Майор остановил машину в полукилометре от цели своего путешествия, мавзолея «Иад Вашем», оставшуюся часть пути прошел пешком, по аллее, посаженной в честь иноверцев, которые пытались помочь Израилю, к огромным бронзовым дверям, охранявшим усыпальницу шести миллионов евреев, погибших во время второй мировой войны.

Старик привратник сказал было, что мавзолей еще закрыт, но узнав, зачем приехал майор, впустил его. Ури вошел в Зал памяти и огляделся. Он не раз бывал здесь, поминал родителей, но тяжелые гранитные глыбы, из которых была сложена усыпальница, по-прежнему внушали благоговейный страх.

Майор приблизился к поручню и вгляделся в имена, написанные на иврите и по-латыни черным на сером граните. Усыпальница освещалась лишь Вечным огнем, плясавшим над черной неглубокой чашей. Он стал разглядывать выгравированные на полу столбцы, один за другим: Аушвиц, Треблинка, Бельзен, Равенсбрюк, Бухенвальд – все не перечесть. Наконец, он нашел нужное название – Рига.

Ермолка ему не понадобилась – сошел и берет, который он так и не снял. Майор вынул из сумки талис – белую шелковую шаль с бахромой – такую же нашел Миллер в пожитках старика из Альтоны и не понял, зачем она нужна. Ури накинул ее на плечи.

Потом достал из сумки книгу, нашел нужную страницу. Подошел к поручню, делящему усыпальницу надвое, взялся за него одной рукой и взглянул на пламя. Он не был набожным, поэтому часто сверялся с книгой, читая молитву пятитысячелетней давности:

Вот так, через двадцать один год после того, как душа Саломона Таубера умерла в рижском гетто, майор военно-воздушных сил израильской армии прочитал по ней Кадеш, стоя на холме земли обетованной.

Как хорошо жилось бы на свете, если бы все кончалось без неувязок. Увы, так бывает редко. Люди живут и умирают, не подчиняясь законам романов. И вот что к ноябрю 1972 года, когда вышла в свет эта книга, удалось установить о ее главных героях.