Я толкнула Лили мимо него. Его глаза следовали за нами весь путь к задней части коридора. Завернув за угол, мы столкнулись лицом к лицу со стальной дверью, которая была оставлена приоткрытой. Крик боли, донесшийся снизу, заставил меня вздрогнуть.

Лили схватила меня за руку, широко раскрыв голубые глаза.

— Что это было?

Я сглотнула. Я прекрасно понимала, что происходит, но не собиралась говорить ей об этом.

— Понятия не имею.

Я сделала шаг к двери, потом заколебалась. Я не могла взять Лили с собой, но я не могла оставить ее одну в коридоре, когда вокруг было так много жутких ублюдков. Я открыла дверь и взглянула на длинную темную лестницу. Свет лился откуда-то из подвала. Лили почти прижалась к моей спине, ее горячее дыхание касалось моей шеи.

— Ты же не хочешь туда спускаться? — прошептала она.

— Да, но ты останешься на лестнице.

Лили спустилась за мной на несколько ступенек, прежде чем я бросила на нее предостерегающий взгляд.

— Оставайся там. Обещай мне.

Снизу донесся еще один крик.

Лили вздрогнула.

— Окей. Обещаю.

Я не была уверена, что она имела это в виду, но она выглядела настолько напуганной, что я была готова рискнуть. Я прокралась вниз по оставшимся ступенькам, но остановилась на последней, испугавшись того, что могла увидеть.

Выдохнув, я спустилась вниз и оказалась в огромном подвале. Желчь подступила к горлу. Я не была дурочкой. Я знала, что толпа делает со своими врагами, особенно если они хотят получить от них информацию, но слушать истории и на самом деле сталкиваться лицом к лицу с ужасающей реальностью это две совершенно разные вещи.

Я уперлась рукой в шершавую стену, мои пальцы сжались вокруг твердого края. Двое мужчин были привязаны к стульям. Маттео и высокий, мускулистый парень, казалось, были ответственны за вытягивание из них информации, в то время как Ромеро стоял позади, но он, должно быть, тоже принимал участие в их пытке, потому что его руки были покрыты кровью, как и его одежда. Но это было ничто по сравнению с видом Маттео. Его белая рубашка была в крови, закатанные рукава открывали окровавленную кожу. Но хуже всего, боже мой, было его лицо. Не было ни жалости, ни милосердия, ничего. Не было ни возбуждения, ни рвения вот за что я старалась держаться. По крайней мере, ему не нравилось то, что он делал. Судя по выражению его лица, он ничего не чувствовал.

Я всегда знала, что его непринужденное, игривое, кокетливое отношение было маской, чтобы скрыть уродливую правду, но снова знать и иметь это знание, подтвержденное таким жестоким способом, были две очень разные пары обуви. Возможно, если бы я была более наивной, я смогла бы убедить себя, что Маттео делает это потому, что ему пришлось сегодня хоронить отца, потому что он был убит горем и нуждался в отдыхе от боли, но я знала лучше. Это было обычным делом мафии. Горе тут ни при чем.

Один из связанных русских был тем, кто причинил мне боль, и я знала, что именно поэтому Маттео выбрал его своей жертвой.

Я всегда хотела выбраться из мира, в котором родилась, из этого гребаного, жестокого мира, который я знала, но в этот момент я приняла решение попытаться сбежать. Чего бы это ни стоило, и что бы мне ни пришлось сделать, я выберусь из этого ада. Как кто-то мог захотеть остаться, когда увидят это?