Ей отрезали чуть не все ее псевдозолотистые волосы — теперь спутанные и потемневшие, — то ли мачете, то ли стыком, как я решил, в знак унижения и позора, и изуродовали левую руку. Рука была обернута в замызганную драную тряпку — видимо, остатки то ли шелковой, то ли нейлоновой части женской одежды. Я поглядел на перевязанную руку и перевел вопросительный взгляд на смуглолицую женщину. Та пожала плечами.

— Они пытались заставить ее заговорить, назвать имена ее сообщников в деревне, сеньор.

— Она назвала?

— Стали бы мы рисковать своей жизнью, если бы она это сделала? — Я подался вперед, вознамерившись осмотреть обезображенную руку, но женщина поспешно предупредила мое движение:

— Не трогайте ее, сеньор!

— Почему?

— Ну, вы же мужчина!

Она произнесла эти слова таким тоном, точно они все объясняли, и, пожалуй, так оно и было. Я молча взглянул на нее, а она — на меня. Надо сказать, это была довольно миловидная женщина, при том, что ее красота отличалась какой-то первобытной чувственностью. Я решил, что она не особо жалует мужчин. Но в ту минуту я и сам был о них не лучшего мнения.

— Ясно, — сказал я, снял рюкзак и раскрыл его, встав на колени. — Но ей придется на секунду подавить свое естественное и оправданное отвращение к мужчинам. Не нравится мне ее рука. Я хочу сделать ей инъекцию пенициллина.

— Я сама сделаю инъекцию. Я умею. Если вы дотронетесь до нее хоть пальцем, она начнет кричать, царапаться, даже драться. Нам пришлось непросто, когда мы ее сюда несли.

— Ладно. Предоставляю ее вашим заботам. Вот одежда, которую я для нее привез. Если вам понадобится помощь, позовите.

Женщина не ответила. Весь ее вид говорил, что, когда она обратится к мужчине за помощью, этот день надо будет занести в анналы местной истории. Что ж, особенности ее психики, слава Богу, волновали меня мало.

Я оставил ей необходимое и отправился к Химинесу, который тоже пребывал в довольно мрачном расположении духа — видимо, по той причине, что не мог курить здесь свои любимые сигары без риска выдать наше убежище, или, может быть, потому, что до наших ушей все еще доносились отрывочные выстрелы со стороны гор, где его люди увлекали за собой отряд преследователей и, пытаясь спасти нам жизнь, уходили все глубже в джунгли. А может, в надвигающихся сумерках его тревожили совсем другие проблемы — например, эта ракета. Как бы там ни было, при моем приближении его маленькое смуглое лицо не озарилось светом дружелюбия.

— Как она? — спросил он сухо. Я пожал плечами.

— Боюсь, врачам и психиатрам предстоит с ней поработать. Нам только и остается, что доставить ее останки домой. Может быть, ее удастся подремонтировать. Если нет — что ж, есть у нас места, куда помещают бедолаг вроде нее. С этой проблемой нам в нашей работе очень часто приходится сталкиваться.

— Вы воспринимаете беду, приключившуюся с этой девушкой — вашей коллегой, — как-то очень спокойно. — Он говорил ледяным тоном. Его заявление не требовало ответа, поэтому я ничего не сказал. Он продолжал: — Но сегодня вы можете гордиться собой, сеньор Хелм. Вы проявили себя героем. И метким стрелком. Вы убили многих.