А потом двое путешественников по чужой памяти очутились в палате со стенами бледно-апельсинового цвета. Там на кровати лежал мальчик – Семен Левашов. Дора поняла это, едва взглянула на него. Лежал и листал книгу стихов, грыз яблоко.
Запищали приборы, тело на кровати дернулось, закрыло и открыло глаза, удивленно взглянуло на новый мир.
– Дорофея. – Роберт потянул девушку за руку. – Срочно пора уходить. Давай за мной.
Они прошли сквозь стену в коридор. Ничего не изменилось. Они были пленниками сознания Левашова.
– Обратно! – Роберт не терял оптимизма. Разгадка устройства гранаты грела его душу.
В палате уже суетились люди.
– Я звоню в центр клонирования! – злилась тем временем молоденькая докторша.
– Куда вы смотрели? Теперь вызывайте разделительную бригаду! – рычал долговязый мужчина в небрежно накинутом на плечи халате.
– Как куда, сигнал от сенса поступил три часа назад! Сему оперативно привезли на взятие проб. Что скажем его родителям? – охала толстая женщина, ее выбеленные волосы были собраны в пучок на затылке.
– Правду. – Долговязый коснулся такого же, как у Ники, браслета. – В их сыне угнездился чужак! Как же все неожиданно быстро!
А Павел с интересом смотрел на них, разглядывал комнату, еще не веря, что выбрался живым.
– Попробуем сюда. – Роберт подмигнул Дорофее, потянул ее сквозь приборы. И…
Барск. Ника
Она не знала, что делать, куда бежать. Роберт и девочка там. Левашов с сердечным приступом и неизвестно какой еще хворью – тоже. А она бессильна. Абсолютно.
Маша в панике. У Семена почти истерика. Бронислав внешне держался, но перетрусил – мама не горюй. Кощей пять раз звонил, и она, Вероника, ему бессовестно лгала, сообщала, что все под контролем, что эксперимент близок к завершению. А там внутри металлической штуковины, которую и пилить-то будут сутки, чтобы до центра добраться, застряли двое близких ей людей!
– Безумец! Самоуверенный идиот, – ругалась она, вновь и вновь пытаясь прощупать железное кружево. – Вылезет – прибью! Небось для этого металлолома консервные банки по всей столице собирал!
Бушевала она долго, злясь на собственное бессилие, на людей, убравшихся к машинам подальше от ее гнева. Один Броня как ни в чем не бывало восседал под зонтом и потягивал остывший чай. Сделать он тоже ничего не мог, зато бывшую супругу знал достаточно хорошо, чтоб не метаться в поисках бомбоубежища.
Ника почти дошла до той стадии, когда становилась опасной для себя и других, как замигали огни на браслете. Ильина замерла, зло фыркнула, встряхнула запястьем и поднесла пылающую огнями звезду к губам.
– Что? – Тон был вовсе не дружелюбным. При звуке голоса из гарнитуры пришлось успокоиться.
– Да, Илья Петрович, ясно. Эксперимент продолжается. Какие беспорядки? Еще и забастовки? Конечно, мы с Левашовым делаем все, что можем. Фильм почти готов. Сегодня после эксперимента доложим. Хорошо, всего доброго.
Голос Вероники лился сахарным сиропом – густым, золотистым, блестящим на свету, приторно-сладким на языке. Едва связь прервалась, Ника зло топнула ногой:
– Проклятье! Бронька, что на приборах?