– Слушайте, да у нас получился настоящий мозговой штурм и, сдается, прелестная донья выступала в нем на равных правах как полноценный участник. Браво, сударыня! Полное ощущение, что мы с вами и впрямь некогда хорошо поработали в неком европейском захолустье, прозываемом Парижем, при расследовании убийства короля Филиппа Красивого. – И он, взяв со стола свой кубок с медовухой, торжественно провозгласил: – Ну, за наш тройственный союз.

Изабелла смущенно потупилась, а Улан ревниво покосился на развеселившегося Сангре, но ничего не сказал. Однако выпили все, и даже донья ополовинила свою небольшую серебряную чарку.

…Холопок у Агафьи было пятеро. Две татарки, Фатима и Зухра, приехали вместе с бывшей Кончакой из Орды. Еще двух, выказывая тем самым уважение к знатному происхождению пленницы, выделил Агафье после ее пленения Михаил Ярославич. Но первой на очереди у Улана, возглавившего работу со свидетелями, была пятая, по имени Матрена. Выбрал он ее потому, что хоть она и была русской, но в Сарае прожила дольше, чем в своей деревушке на рязанщине. Угодив в татарскую неволю аж десять лет назад она за проведенные в неволе годы научилась хорошо говорить по-ихнему, не забыв и свой родной язык, благо, русичей в Сарае хватало.

Впрочем, благодаря своей врожденной способности к языкам и тому, что калмыцкий был если не родным, то, как минимум, двоюродным братом татарскому, Улан уже через считанные дни вполне мог говорить с Зухрой и Фатимой наедине и без толмача.

Довольная обещанием Улана похлопотать, чтоб ее не отправили обратно в Орду, а оставили здесь, да не просто, но в прислугах у княгини, Матрена была весьма говорлива. Да и нечего ей было таить, поскольку до косметики ее не допускали и она, если что и видела, то лишь издали.

Но опасаясь, что из-за недостатка сведений этот улыбчивый татарин с симпатичными ямочками на щеках не станет за нее просить князя, она не только старательно рассказывала о своей многострадальной жизни в Орде и о своенравной сестре хана, но попутно выкладывала и все последние новости женской половины терема. И когда Улан заикнулся, что завтра хотел бы потолковать с Фатимой, именно Матрена его отговорила, посоветовав обождать до ее выздоровления. Дескать, та последнее время стала не на шутку прихварывать, а ныне вовсе не смогла встать с постели. Ну и куда с нею ныне толковать?

– Простыла что ли? – поинтересовался Улан и опешил, услыхав пояснения простодушной девушки.

– Да нет, брюхом страдает.

Улан насторожился, а Матрена, не обращая на него внимания, продолжала простодушно трещать:

– Хлипкие они, бабы татарские. То свет Агафьюшка слегла, еда здешняя, ей вишь, не по ндраву пришлась, теперича и ента. Но та хошь в княгинях, ей можно, а ента куда лезет? Холопка простая, а туда же, болесть себе выбрала точь-в-точь яко у княгини.

– А ну-ка отведи меня к ней прямо сейчас! – рявкнул Улан, позабыв про свое обычное хладнокровие и торопливо устремился вслед за Матреной к хворой Фатиме, но на полпути остановился и, ринувшись во двор, к своему флигелю, отправил дежурившего у входа в него ратника за Изабеллой.