Я вспомнила, когда видела у Нины то же выражение глаз, с которым она расправилась с сыном. Лишь однажды, на краткий миг мне пришлось поймать его — когда она ударила отца по голове клюшкой для гольфа. И оно разительно отличается от того, что происходит, когда психоз берет верх. Во время припадка она себя не контролирует, ее просто нет. Но со своим отцом и Диланом она присутствовала в моменте, а не была поглощена им. Я содрогаюсь при мысли о том, что это значит.

До боли сжимаю веки. Будь моя воля, больше никогда их не открыла бы.

Десять месяцев спустя

Из открытого окна в столовой доносится пение птиц. Еще сосем недавно это наполнило бы меня радостью и скрасило ужин. Теперь меня ничего не радует. Любой отзвук внешнего мира — для меня просто белый шум.

Нина открывает пластиковые контейнеры. Из-под крышек идет пар, и комната наполняется запахом еды. Меня тошнит. Я узнала пакет из закусочной — раньше мы с Алистером часто покупали там ужин навынос. После его смерти я ни разу ничего у них не заказала, не желая бередить воспоминания. Если б я могла вернуться назад, то избавилась бы от тела как-нибудь иначе, чтобы мы с Ниной могли уехать из этого проклятого дома и начать все сначала. Увы, я этого не сделала. И это не единственная моя ошибка.

— Кушай на здоровье, — говорит Нина.

Я игнорирую рис и говядину в соусе из черных бобов и беру два треугольных тоста с креветками. Совсем не хочется есть, но в животе клокочет, как в канализации. Надо как-то унять это.

Хотя на мне четыре слоя одежды, я все равно мерзну. Погода изменилась, и Нина стала оставлять отопление включенным даже днем. Однако из-за того, что я сильно сбросила вес, у меня не осталось жировых запасов, которые могли бы защитить меня от холода. Бо́льшую часть дня я лежу в кровати под теплым одеялом и тупо пялюсь в экран телевизора. Звук не включаю: меня совершенно не интересует, что происходит в мире. За жизнью соседей тоже уже не слежу, как и за временем. Какая разница, утро сейчас или день; ждать мне нечего. О том, что пришла осень, я поняла по облетающим листьям; о Хэллоуине — по слоняющейся по улице молодежи в жутких костюмах. Когда горизонт раскрасился фейерверками, стало очевидно, что наступила ночь Гая Фокса[31]. Скоро буду смотреть, как дети поют святочные гимны, не слыша их, и встречать третье Рождество в одиночестве и взаперти. Единственное, что меня утешает, — четвертого я не увижу.

Расстановка сил между мной и Ниной изменилась, и хотя она по-прежнему может контролировать мою жизнь и свободу — когда спускаюсь вниз, когда принимаю ванну, что ем, — управлять моей судьбой ей уже не под силу. А судьба моя — скоро умереть. Опухоль разрослась и распространились на лимфатические узлы в паху и подмышках. Постоянно мучают боли. Даже вдохнуть глубоко не могу, потому что сводит легкие. Постоянные недомогания истощают, сознание то и дело путается. Прикованная нога покрыта гнойниками. Донимает постоянный кашель. Одно утешает — когда я умру, Нине больше некого будет мучить.

Мне часто снится Дилан. Во сне я пытаюсь спасти его от Нины. И всякий раз терплю поражение. Он появляется у двери моей спальни, я пытаюсь крикнуть ему «Беги!», однако невидимые руки сжимают мое горло. Он старается прочесть по губам, но к тому времени, когда понимает, о чем я хочу предупредить, уже поздно. Нина подкрадывается к нему со спины, накидывает цепь на шею и тащит вниз по лестнице. Меня преследует ее взгляд, полный темной, дьявольской злобы и совершенно осмысленный. Она точно знает, что делает. Просыпаясь, я чувствую такую острую, невыносимую тоску от потери внука, словно сама растила и воспитывала его все эти годы.