Обычно их интересы совпадали: Эндера звали произнести Речь по поводу смерти какой-нибудь исторической личности, а потом Валентина писала книгу на основе жизни этой личности. Это была их любимая игра — притворяться бродячими преподавателями того и этого, втайне создавая лицо мира. Да, да, книги Демосфена пользовались большой популярностью.
Какое-то время ей казалось, что рано или поздно кто-то догадается сопоставить темы книг Демосфена и расписание кораблей и узнает, кто она такая на самом деле. Но вскоре Валентина поняла, что, как и вокруг Голоса, вокруг Демосфена вырос приличный клубок мифов. Люди считали, что Демосфен не может быть одним человеком, а каждая из его книг написана самостоятельно работавшим ученым, который потом опубликовал ее под знаменитым псевдонимом. Компьютер отдал его работу на суд некоего таинственного комитета, состоящего из самых серьезных историков эпохи, а уж комитет решал, достойна ли книга славного имени. И то, что никто и никогда не встречал членов этого комитета, никого не волновало. Сотни и тысячи работ люди подписывали именем Демосфен, компьютер автоматически отвергал все, что не было написано настоящим Демосфеном, и тем не менее всюду царило убеждение, что такого человека, как Валентина, просто не может быть. Ведь Демосфен начинал как оратор в компьютерных сетях еще в те времена, когда Земля воевала с жукерами, три тысячи лет назад. Ну разве человек может прожить столько?
«И это правда, — думала Валентина. — Не может. Я теперь совсем другая, от книги к книге я меняюсь. Я пишу историю миров, и каждый мир дает мне и берет из меня. А этот изменил меня больше всех».
Ее раздражала извилистость и догматичность лютеранской мысли, особенно эти кальвинисты, считающие, что знают ответ на вопрос, прежде чем вопрос вообще задан. Из этого раздражения родилась идея увезти свою группу аспирантов прочь от Рейкьявика, в море, на какой-нибудь из Летних островов (цепочка скал тянулась вдоль экватора), куда весной приходила на нерест скрика и где бесились от радости размножения стада халькигов.
Валентине хотелось разорвать цепи привычного, избавить ребят от догматизма и интеллектуального гниения, которые в той или иной мере присущи любому университету. Они не возьмут с собой припасов, а есть будут дикий хапрегин, которого там полным-полно в долинах и ущельях, и халькигов, если у аспирантов хватит ума и отваги убить хоть одного. Когда утоление голода зависит от собственных усилий, отношение к истории почему-то меняется, люди начинают понимать, что важно, а что нет.
Университетские власти поворчали, но дали разрешение, она на свои деньги наняла одну из лодок Джакта — тот только что стал главой одной из скриколовецких семей. Джакт был воплощением извечного моряцкого презрения к ученым, в лицо называл их скраддаре, а уж за спиной… Он заявил Валентине, что через неделю ему придется возвращаться с лова и спасать умирающих от голода студентов. Вышло наоборот. Профессор и ее парии, как они себя окрестили, замечательно провели время, построили что-то вроде деревни и пережили удивительный взлет разнообразнейших мыслей, довольно серьезно отразившийся но возвращении на содержании университетских изданий, особенно исторических.