— Ты говорила, отец обнаружил что-то на этой твоей имитации и думал, что я смогу разобраться в ней сам. Мне казалось, ты оставила имитацию висеть над терминалом, но, когда я вернулся на Станцию, там ничего не было.

— Неужели?

— Ты все прекрасно знаешь, Нова, никто, кроме тебя, не мог стереть программу. Мне нужно ее увидеть.

— Зачем?

Он удивленно уставился на нее:

— Я понимаю, ты еще не проснулась, Новинья, но ты должна была сообразить, что свинксы убили отца именно из-за той штуки, которую он заметил на твоей модели.

Она спокойно, молча глядела на него. Ему было знакомо это выражение — холодная решимость.

— Почему ты не хочешь показать мне? Я теперь зенадор и имею право знать.

— У тебя есть право на все записи твоего отца, но вовсе не на записи ксенобиолога, не предназначенные для общественного пользования.

— Ну так рассекреть их.

Она опять промолчала.

— Ну как же мы сможем понять свинксов, если не будем знать, что такого открыл в этих клетках отец? — Она не ответила. — Ты ответственна перед Ста Мирами. Мы просто обязаны понять эту расу. Как ты можешь сидеть здесь и… Ты что, хочешь докопаться до всего сама? Хочешь быть первой? Прекрасно, будь. Я поставлю на работе твое имя, Иванова Санта Катарина фон Хессе…

— Меня не интересует престиж.

— Я тоже могу играть в эту игру. Ты не сможешь разобраться без того, что знаю я. Я закрою от тебя свои файлы!

— Меня не интересуют твои файлы.

Это было уже чересчур.

— Так что же тебя интересует? Что ты пытаешься со мной сделать? — Он схватил ее за плечи, поднял из кресла, встряхнул. — Они убили моего отца, моего отца, слышишь?! А ты не хочешь ответить мне! Почему?! Ты знаешь, что там было, на этой модели, скажи, покажи мне!

— Никогда, — прошептала она.

Она смотрела в его перекошенное от боли лицо.

— Но почему?!

— Потому что не хочу, чтобы ты умер.

Она видела, как понимание проступает в его глазах. «Да, все правильно, Либо. Это потому, что я люблю тебя. Если ты узнаешь тайну, свинксы убьют и тебя тоже. Мне плевать на науку, мне безразличны все Сто Миров, провались они вместе с „единственной расой инопланетян“, мне все равно, что будет со мной, но ты, пожалуйста, живи».

Слезы капали из его глаз, текли по щекам.

— Я хочу умереть, — выдохнул он.

— Ты утешаешь всех вокруг, — прошептала она, — но кто утешит тебя?

— Ты должна сказать мне, чтобы я мог умереть.

Его руки больше не сжимали ее плечи, они лежали на них, он опирался, чтобы не упасть.

— Ты устал, — сказала она, — отдохни.

— Не хочу, — пробормотал он, но позволил ей увести себя от терминала.

Новинья привела его и спальню, откинула верхнее покрывало, не обращая внимания на поднявшуюся клубом пыль.

— Ты устал, сейчас отдохнешь. За этим ты пришел ко мне, Либо, только за этим, за миром и успокоением.

Он закрыл лицо руками, сел, раскачиваясь из стороны в сторону — мальчик, оплакивающий отца, оплакивающий конец всего. Она тоже так плакала. Новинья сняла с него ботинки, стащила штаны, просунула руки под рубашку, чтобы снять ее через голову. Либо несколько раз глубоко вздохнул, чтобы остановить слезы, и поднял руки, помогая ей раздеть себя.