— Шесть лет — долгий срок, верно? — сказал Аарон.

Чан опустился на стоящий рядом с верстаком табурет; синтедеревяные ножки скрипнули под его весом.

— Мы ещё не пролетели и половины пути, — сказал он, помолчав. — Мы здесь уже два года, а конца ещё даже не видно. — Теперь, когда Чан сидел, его глаза были на одном уровне с глазами Аарона. — Прости, — снова сказал он. — Я… я слишком много работаю.

Выражение лица Аарона не изменилось, но он, вероятно, подумал то же самое, что и я, а именно «Нет, это не так; сейчас ни у кого нет никакой работы».

— Всё нормально, — сказал он тихо.

— Знаешь, — сказал Чан, — когда я был маленький, родители обычно посылали меня на лето в лагерь. Я этот лагерь ненавидел. Другие дети дразнили меня из‑за второй пары рук, к тому же я плохо плавал. Не знаю наверняка, но не думаю, что мне бы там нравилось больше, если бы я был… — Он помолчал, словно в поисках подходящего слова. Однако, по‑видимому, не смог его найти. Он грустно улыбнулся. — …нормальным.

Аарон кивнул, но ничего не сказал.

— Так или иначе, я считал дни. Меня посылали туда на три недели. Двадцать один день. Это значит, что каждый день составлял четыре и три четверти процента времени, которое я должен был там провести. Каждый вечер перед сном я вычислял, сколько прошло и сколько ещё осталось вытерпеть. Два дня — значит, прошло девять с половиной процентов; три дня — четырнадцать с четвертью. Но хоть мне там и было плохо, время всё равно шло. Не успеешь оглянуться — и ты уже на другой половине, прошло времени больше, чем осталось. — Он посмотрел на Аарона, приподняв брови. — Ты понимаешь, о чём я?

— Да.

— Мы в пути уже 740 дней. Мы покинули Землю эпохи назад, целую вечность. Но нам всё ещё лететь 2228 дней. Прошла лишь четверть времени, которое нам нужно пережить. Четверть! За каждый день, который мы уже провёли запертыми в этой консервной банке, нам придётся прожить ещё три! Это… это… — Чан оглянулся, словно человек, совершенно потерявший ориентиры. Его взгляд упал на цилиндр бомбы, в металлической поверхности которой он увидел отражение собственного круглого лица. — Я думаю… — медленно сказал он, — я думаю, я готов… заплакать.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — сказал Аарон.

— Последний раз я плакал лет двадцать назад, — сказал Чан, слегка качнув головой. — Я уже не помню, из‑за чего.

— Просто дай слезам волю, Стен. Я оставлю тебя одного. — Аарон двинулся в сторону выходы.

— Подожди, — сказал Чан. Аарон остановился и терпеливо стоял десять секунд, в течение которых Чан искал нужные слова. — У меня… у меня нет семьи, Аарон. Ни здесь, ни дома, на Земле. Была, конечно, но мои родители были стары, очень стары, когда мы улетели. Возможно, они уже умерли. — Он посмотрел на Аарона. — Ты — ближе всех к тому, кого я мог бы назвать братом. — Аарон слабо улыбнулся. — И ты был хорошим другом.

Снова тишина, нарушаемая лишь капанием конденсата с потолка.

— Посиди со мной ещё, — попросил Чан.

— Конечно. Столько, сколько захочешь.

— Но не смотри на меня.

— Не буду. Обещаю.

Чан положил голову на верстак рядом с бомбой, но слёзы не шли. Аарон присел рядом и бесцельно шарил взглядом по изгибам и кривым рельефного серого потолка, очерчивающим озеро наверху. Я отключил свои камеры в этом помещении.