Глэдис посмотрела на Дэниела. Он стоял неподвижно. Посмотрела на Жискара – то же самое. А затем ей показалось, что как раз в этот момент голова Жискара чуть заметно кивнула.

Она должна была верить ему.

И она сказала:

– Ладно, я поеду с вами. С этими двумя роботами. Больше не нужно.

Пятый раз в жизни Глэдис оказалась на корабле. Сейчас она не могла вспомнить, когда они с Сантириксом поехали на планету Евтерпу ради ее прославленных лесов, которые считались несравненными, особенно в романтическом сиянии спутника планеты Джемстауна.

Лес действительно был пышным, зеленым. Деревья были посажены правильными рядами, животный мир тщательно отобран по цвету и красоте. Там не было ни ядовитых, ни каких-либо неприятных созданий.

Спутник был близок к планете и сиял, как бриллиантовая брошь. Он блестел, подымаясь к зениту, и тускнел, спускаясь к горизонту. Человек очарованно следил за ним в первую ночь, во вторую – с чуть меньшим удовольствием, в третью – с неопределенным раздражением, предполагая, что в первые ночи небо было чище и ошибаясь при этом. Местные жители никогда на спутник не смотрели, но громко восхваляли – перед туристами, конечно.

В общем-то Глэдис была довольна поездкой, но еще больше радовалась возвращению на Аврору и решила, что больше путешествовать не будет, разве что в случае крайней необходимости. Подумать только, это было по меньшей мере сто лет назад!

Какое-то время она жила в страхе, что ее муж будет настаивать на следующей поездке, но он ни разу не заговорил об этом. Видимо, он пришел к тому же решению и, возможно, тоже боялся, что она захочет отправиться в путешествие.

В этом не было ничего необычного. Аврорцы – да и вообще космониты – предпочитали оставаться дома. Их планеты, их дома были достаточно комфортабельны и, в конце концов, что может быть лучше, когда о вас заботятся ваши собственные роботы, понимающие каждый ваш сигнал, и вам даже не надо говорить о своих желаниях?

Она съежилась. Что имел в виду Диджи, когда говорил об упадке роботехнического общества?

Но вот она снова в космосе и на земном корабле. Она мало что видела на нем, но то, что она видела, ей страшно не понравилось. Тут, кажется, ничего не было, кроме прямых линий, острых углов и гладкой поверхности. Все «лишнее», видимо, исключалось, словно может существовать одна только функциональность. Хотя она и не знала назначения того или иного предмета на корабле, она чувствовала, что от него больше ничего не требуется, что ничто не может вмешиваться в кратчайшее расстояние между двумя точками.

На всех аврорских и вообще космонитских вещах все было многослойным. Основой была функциональность – если не считать чистого орнамента – но поверх шло то, что удовлетворяло глаз и чувства, а поверх этого нечто, удовлетворяющее дух. Насколько же это было лучше!

Это представляло такое изобилие человеческого творчества, что космониты просто не могли жить в неукрашенной Вселенной, и разве это плохо? Неужели будущее принадлежит повсеместной геометрии? Или поселенцы просто еще не усвоили сладости жизни?