В середине семидесятых годов между двумя крупнейшими управлениями КГБ — Первым и Третьим (разведка и контрразведка) разгорелась нешуточная драчка за полный контроль над «прослушкой». Контрразведчики, естественно, доказывали, что хозяйство, ориентированное, преимущественно, на собственную страну, должно находится только в их ведении. Разведка же резонно полагала, что, не имея регулярного доступа к материалам прослушивания советских руководителей, особенно, их бесед с крупными представителями Запада, очень трудно делать аналитические выводы о событиях, происходящих за рубежом. И тогда руководство комитета приняло «соломоново» решение: оставив службу «прослушки» в Третьем главном управлении, оно разрешило Управлению внешней разведки создать при себе нечто вроде подотдела прослушивания. Дальнейшее уже было делом техники: к середине восьмидесятых годов «прослушка» ПГУ ни в чем не уступала, а во многом даже превосходила аналогичную службу в контрразведке…

На ежедневный доклад Юлию Воронцову полковник Силантьев приносил, естественно, не весь объем суточной работы, а ВЫЖИМКУ в пять-шесть машинописных страниц. Отдел, в котором работали около сорока опытных аналитиков, вычленял из тысяч километров звукозаписей наиболее существенные, СТОЯЩИЕ фрагменты. Затем, напечатанные в единственном экземпляре, они стекались на рабочий стол полковника Силантьева. Именно он сводил все отобранные материалы воедино, отсеивал лишнее, корректировал последовательность и составлял в итоге лаконичный отчет, который и ложился каждое утро на рабочий стол начальника Первого главного управления КГБ СССР.

…Как и все люди, ведущие напряженный образ жизни и отправляющиеся спать, как правило, далеко за полночь, Воронцов по утрам пребывал в неизменно скверном расположении духа. На работоспособности начальника Первого главного управления КГБ СССР это практически никак не отражалось, однако знаменитое обаяние Воронцова в первой половине дня было будто выключено. Однако в то хмурое февральское утро Воронцов показался полковнику Виктору Силантьеву особенно угрюмым и даже агрессивным. Поздоровавшись с полковником едва заметным кивком, Воронцов сразу же углубился в содержимое малиновой папки. И только минуту спустя, оторвавшись от бумаг, с не свойственной ему мужицкой грубоватостью, бросил: «Ну, чего ты стоишь?! Сядь, полковник, не маячь перед глазами…»

Воронцов не просто просматривал протоколы прослушивания, он РАБОТАЛ с ними, делая толстым желтым маркером пометки на полях, а порой ВЫСВЕЧИВАЯ целые фразы. А потом Силантьев увидел, как рука Воронцова с зажатым фломастером неожиданно застыла над страничкой плотного машинописного текста.

— Что это такое? — Воронцов провел по бумаге жирную линию и протянул лист через стол Силантьеву. — Что это еще за многоточия?..

— Помехи, — спокойно ответил полковник.

— Какие помехи? — нахмурился шеф ПГУ.

— Внешние помехи, Юлий Александрович.

— Ты хочешь сказать, что…

— Что во время разговора Громыко с Трейси кто-то на минуту пятьдесят секунд включил скрэмблер, — кивнул Силантьев.