Хронисты неизбежно повествовали больше о схватках, чем о домашних событиях, каковые, столь интересующие нас, у них не вызывали и толики любопытства. Поскольку история Шотландии и без того изобилует конфликтами, решавшимися ударом меча или веревкой палача, я старалась по возможности не включать в антологию такие тексты, иначе лязг стали и скрип виселичной петли были бы попросту оглушительными. То есть в антологии описаны далеко не все сражения и расправы — вовсе нет.

Даже так в книге немало кровавых страниц. Никому не удастся избежать вывода, что шотландская жизнь, будь то в «кукольной» среде Скара-Брэй или во дворце Холируд, была чрезвычайно жестокой. Вдобавок люди, разумеется, более склонны записывать нечто особенное, нежели повседневное. Куда менее вероятно, что они занесут в дневник или упомянут в письме к матери очередной день в саду или за шитьем — допуская, что они умели писать и имели время для писания, — чем поделятся собственными ощущениями в периоды великих потрясений.

Поскольку церковники принадлежали к числу самых образованных (и самых занудных) шотландцев и имели досуг, чтобы присесть и черкнуть пару слов, не удивительно, что события церковной истории записывались многократно и многословно, будь то процессы еретиков и ведьм или Великий разрыв 1843 года. В самом деле, редкие эпизоды нашей истории записаны более подробно, чем тяготы и триумфы ковенантеров; в ту пору священники с готовностью бередили собственные раны, и потому их дневники и письма читаются как исповеди.

Дурные вести обычно живописуются ярче хороших и, конечно же, порождают куда больше воспоминаний, а потому антологии, подобные нашей, часто рассказывают о мрачных фактах истории. В самом деле, если не знать, что большинство населения на протяжении поколений жило мирной и спокойной жизнью, когда основную угрозу составляли голод, болезни и переутомление (и деторождение для женщин), а вовсе не вторжения захватчиков, тогда большую часть этой антологии составили бы рассказы о почти беспрерывных войнах и вооруженных конфликтах. И это было бы, разумеется, грандиозное искажение исторической истины. По сравнению с Англией, например, средневековые шотландские монархи правили почти без помех — лишь двое из них были убиты (а в Англии — пятеро или шестеро); и до 1939 года шотландцы воевали за рубежом ничуть не меньше, чем дома. Но пока городская и деревенская жизнь текла относительно безмятежно, отдельные люди выживали не менее тяжело, как если бы подвергались постоянным нападениям.

И наиболее очевидно это было в модернизированной, индустриализованной Шотландии. Вплоть до этого времени целые слои населения оставались фактически невидимыми для историка, особенно женщины, дети и те — большинство населения, — кто не был обучен грамоте. В их жизнь удавалось заглянуть, лишь когда ее защищали, когда таких людей вызывали в суд или просто о них упоминали. Так, в начале девятнадцатого столетия, когда инженер Роберт Болд описывал условиях женского труда в шахтах, он составил поразительный и в то же время бесстрастный отчет об увиденном. И, как часто бывало в те времена, его отчет преисполнен назидательности, зато гнев, вызванный страданиями женщин, тщательно спрятан. Но когда, почти тридцать лет спустя, женщины в шахтах попали в историю, их суровые голоса заставили забыть отчет Болда. И даже при этом принудили власти к действию, вполне возможно, не эти хриплые и суровые голоса, а опубликованные вместе с ними карандашные зарисовки условий труда, изображавшие женщин и детей почти по колено в пыли; лампы на лбах, едва рассеивающие мрак в узких туннелях, где люди вынуждены передвигаться ползком… Порой слов недостаточно, чтобы убедить тех, кто предпочитает оставаться в неведении. В годы вьетнамской войны редакторы с Флит-стрит уяснили, что зрительный образ бьет в цель точнее печатного слова. И как тут не вспомнить, что именно сотрудничество двух шотландцев — Хилла и Адамсона — позволило создать искусство фотопортрета.