И в два приема компания оказывается в «кубрике»… Николаич делит смены, и все, кроме часового, валимся как в омут… Последнее, что слышу, — тихое бурчание соседа Саши:
— Козла-то им зачем было стрелять…
Седьмой день с начала Беды
В джунглях жарко и сыро. И душно. Роскошными игрушками порхают здоровенные бабочки и попугаи. Немного странно, что они практически одинаковы по размерам. Но смотрятся на сочном зеленом фоне листьев, листочков, листов и листищ роскошными пятнами, очень гармоничными, что часто бывает в природе, когда плохо сочетающиеся на холсте или бумаге цвета легко уживаются в оперении попугая или раскраске насекомых. Солнце бьет в глаза и пятнает тенями зеленое буйство вокруг.
Не могу понять, куда делись компаньоны — вроде бы они должны быть рядом, но я никого и не слышу, и не вижу. Зачем-то тащу в руках тостер с волочащейся за ним вилкой на шнуре. Белый шнур, белая вилка.
Тостер необходим. Это я точно знаю. Просто уверен. Совершенно железно.
Впереди мелькает человеческий силуэт. Спешу, как могу, но ноги словно проскальзывают, и двигаюсь я медленно-медленно.
Силуэт приближается, и я четко вижу, что это женщина, причем молодая.
Олька!
Точно, ее спина. Правда, волосы почему-то длинные, а она всегда под мальчишку стригла. О, это отлично, что встретились. Видно, ей как-то удалось добраться с Хибин.
— Эй! — хочу ее окликнуть, но глотка пересохла, и получается тихо и сипло.
Она, впрочем, услышала — и поворачивается, неожиданно оказавшись совсем рядом.
Нет, это не она. То есть и Олька тоже, но больше та девчонка с крысом на плече.
Мертвая девчонка — Олька с мертвым взъерошенным крысом. Пушистые волосы сбились в паклю жгутами, как у наших недоделанных уиггеров[23], лицо сохранило приятный изящный абрис, но щеки смякли. Кожа полупрозрачная, как грязный воск, и на обнаженной груди отвратительная сетка зеленых трупных вен. Страдальческий оскал полуоткрытого рта с обсохшими зубами медленно меняется на мертвую улыбку, глаза широко открываются — узнала меня!
Деревянно протягивает в мою сторону тонкую руку с крошечной ранкой на указательном пальце, отчего мертвая грудь, обвисшая и с трупными пятнами, вздергивается совершенно нелепым рывком. Я прекрасно понимаю, что сейчас дохлый крыс со слипшейся шерстью, проскочив по ее руке мертвецким скоком, прыгнет мне в лицо.
— Наконец-то созрел для ночных поллюций? Можно поздравить? — радостно спрашивает меня братец.
— Не, — с трудом шевелю пересохшим языком, — это Оле Лукойе недоглядел. Всучил мне твой профессионально ориентированный сон!
— А что приснилось? — с интересом спрашивает с другой стороны Саша.
— Мертвая голая девушка с мертвой крысой на плече.
— Жалкий извращенец-подражатель. Считаешь, что если мне приснятся толпы обдриставшихся и взахлеб орущих младенцев — то это будет твой сон?
— Обязательно! — Тут я уже немного прихожу в себя и вижу, что свет горит, ребята встали и собираются.
— Ладно, вставай. Тут рукомойник один, так что уже толпа собралась.
— А Николаич где?
— Пошел уточнять, что там нам светит. А Володька — к БТР похилял.