— Они у меня уже есть, — резковато ответил Роберт.

— Ты поссорился с Эммой?

— Да.

— Я заметила, что у тебя расстроенный вид. А что случилось?

— Я влез куда не следует. Читал мораль. Вмешивался в чужие дела. Пытался заставить в принципе неглупую девчонку трезво посмотреть на вещи. Видно было, что ей тоже не по себе, выглядит-то она неважно.

— С ней все будет в порядке.

— В прошлый раз, когда я видел ее, она была загорелой, как цыганка, с волосами до пояса и напоминала спелый помидор. — Он вспомнил, как ему было приятно поцеловать ее. — Как можно допустить, чтобы с ней такое произошло?

— Не знаю, — ответила Джейн. — Наверное, это из-за Кристофера.

— А как он тебе показался? Кроме того, что ты в него влюбилась, конечно…

Последнее замечание она оставила без внимания:

— Он умен. Прямодушен. Тщеславен. Думаю, он далеко пойдет. Но один.

— Ты хочешь сказать, без Эммы?

— Да.

Даже в час ночи на улицах Лондона было оживленно: горели огни и сновало множество машин. Они повернули на Слоан-сквер, проехали по ней, затем по узенькой улочке въехали во двор Джейн.

Она чиркнула зажигалкой, а он сказал:

— Был жуткий день. Прости.

— Когда это разнообразит жизнь, даже интересно.

— Как ты думаешь, — спросил Роберт, — они спят вместе?

— Дорогой, ну откуда же мне знать?

— Но она влюблена в него?

— Думаю, да.

Какое-то время они молчали. Затем Роберт потянулся, расправляя конечности после долгой езды за рулем, и сказал:

— Мы ведь так и не поужинали. Не знаю, как ты, а я голоден.

— Если хочешь, я сделаю яичницу. И налью тебе большой стакан виски со льдом.

— Знаешь, мне перед этим не устоять.

Они негромко засмеялись. «Смех в ночи, — подумал он. — Смех в подушку». Роберт поднял руку и обнял Джейн за шею, провел ладонью по волосам и наклонился поцеловать ее. От нее исходила свежесть, сладость и прохлада. Ее губы раскрылись, он выбросил сигарету и крепко обнял ее.

Спустя несколько мгновений он отстранился:

— Чего мы ждем, Джейн?

— Одну вещь.

Он улыбнулся:

— Какую?

— Меня. Я не хочу начинать то, что не будет иметь конца. Не хочу, чтобы меня опять обидели. Даже ради тебя, Роберт, хотя одному Богу известно, как я люблю тебя.

— Я не обижу тебя, — пообещал он, сам не веря своим словам, и поцеловал тень под ее губой.

— И пожалуйста, — попросила она, — больше никаких Литтонов.

Роберт поцеловал ее глаза и кончик носа:

— Обещаю. Никаких Литтонов.

В большом старом доме на Милтонз-Гарденз лучше всего было жить летом. В конце теплого и душного июньского дня, после того, как черепашьим шагом еле-еле доползешь на машине домой, вдыхая вместо воздуха бензин на Кенсингтон-Хай-стрит, было облегчением войти в парадную дверь и, захлопнув ее за собой, положить конец всему, что осталось за ней. В доме всегда было прохладно. Пахло цветами и мастикой для паркета, а каштаны в июне так густо покрывались листвой и розово-белыми цветами, что заслоняли окружающие дома. Звуки транспорта едва слышались, и только изредка случайно появлявшийся в небе самолет нарушал вечерний покой.

Этот день не отличался от других — было, как всегда, спокойно. Собиралась гроза, и становилось все более жарко и душно. В предгрозовой духоте город изнемогал. Парки уже покрылись пылью, затоптанная трава потемнела. Воздух отдавал затхлостью несвежей воды. Но здесь, у Элен, на газоны струилась вода из фонтанчиков, в открытую дверь холла врывалось дуновение приятного влажного воздуха, которое встретило Роберта, когда он переступил порог.