— Спасибо, Миша! А то никак не приноровлюсь, — поблагодарил я.

— Да я вообще удивляюсь, что вы скачете. В лагере контуженый были, теперь вот два ранения. Лежали бы себе в кузове…

— И гнили, да? — Улыбка вышла кривоватая, но и ситуация к безудержному веселью не располагала.

— Ну зачем вы так?

— А чего ты «выкаешь», а? И заботу как о родственнике предпенсионного возраста выказываешь? И учти, что в кузове значительно жестче и держаться не за что.

— Да не, я ничего, — буркнул танкист.

— Слушай, а ты не в курсе, у нас никто цирюльному ремеслу не обучен?

— А старшина?

— Он только наголо может, а тут немецкую стрижку воспроизвести надо.

— Семен могет.

— Точно?

— Он рассказывал, что в детстве в цирюльне работал, — неуверенно ответил Миша.

— Ладно, попытаем.

Машины нашей небольшой колонны между тем продолжали прыгать на кочках грунтовки. За окном сосновые леса сменялись болотинами, утыканными мертвыми березами и заросшими густым кустарником. О войне не напоминало практически ничего. Это, конечно, если забыть, что одеты мы в мышино-серые кителя, а на сиденье между нами лежит немецкий автомат. А ведь до этого, в более обжитых, если так можно выразиться, местах на глаза регулярно попадались приметы свалившейся на страну беды: остовы брошенной техники, дорожные указатели на немецком, сгоревшие избы в деревнях и поселках, то здесь царила какая-то застывшая безмятежность. «А ведь до Могилева километров пятьдесят… И бои за него шли дай боже… Эх, жаль, что я про его оборону практически ничего не помню… Вроде его войска Гудериана брали, а как — ни малейшего понятия. Константин Симонов еще про эти бои писал, корреспондентом его туда послали, а в голове пустота… Но чует мое сердце, дальше еще хлеще будет — что да как на фронте случится, по обрывкам из учебников уже не угадаешь. Интересно, смерть Гиммлера не повлияла на решение Гитлера повернуть „быстроногого Гейнца“ на юг и послать один из корпусов Гота под Лугу?»