Свирь этого не знал

— Велики, отец. Не осталось ни одного целого здания…

На самом деле — самые ожесточенные бои шли в районе советского посольства. И Дементьев об этом знал. Но прямой вопрос задавать не стал. Он видел, что его пассажир не знает ситуацию и лжет — этого было достаточно…

— Горе нам… Аллах покинул нас, обделив своим заступничеством, а шайтаны нашептывают нам в уши слова вражды. Наша многострадальная страна расколота, брат пошел на брата и все по вине безбожников…

В зеркале заднего вида Дементьев увидел афганца, выскочившего из переулка. И еще троих, причем эти трое бросились в сторону его машины.

Тимка…

С…и, Тимка!

Бандиты подскочили к машине — теперь их было четверо. Один — ловко обежал машину, ввалился на переднее.

— Сделали?

— Да!

Хлопнули двери.

— Где автобусная станция знаешь, отец? Гони туда, сотня афгани твоя.

Рука с купюрой появилась из-за плеча.

— Гони!

— Да, да…

Разыскник врубил передачу, тронул машину с места.

— Чисто сделали?

— Чисто… Русист был…

— Я этих русистов где угодно узнаю!

Твари…

Дементьев переключил передачу, сигналя клаксоном втопил по улице…

— Ты чо орешь? — крикнул ему с заднего сидения один из бандитов

Кайфуете, с…и? Ща я тоже покайфую.

Он отпустил клаксон, распугивающий ослов и хазарейцев с их огромными повозками, протиснулся в свободное место, задев какую-то телегу

— Вывози, командир! — один из бандитов уже не стесняясь, заговорил по-русски

Майор советского угрозыска заложил вираж, переткнул передачу — и на обратном ходе руки резким движением выбросил в ладонь пистолет. Пистолет был особенным — он купил его на базаре нелегально за тысячу афгани. Сделанный где-то в Пакистане, в приграничной зоне, на безвестной оружейной фабрике моджахедов, маленький, но мощный, с магазином на пять макаровских патронов, как раз то, что нужно для скрытой работы. Предохранителя на пистолете не было никакого — совсем. Он носил его скрытно, сейчас он был привязан резинкой в рукаве и при резком, выверенном, отработанном сотню раз дома движении руки он выпал в ладонь. Майор в упор жахнул в колено сидящего на соседнем сидении бандита, даванул на тормоз — и резко развернувшись, направил пистолет на сидящих на заднем сидении бандитов.

— Руки в гору, с…а! Завалю падлы! — по блатному взвыл он

— Э… ты…

Он нажал на спуск, пуля пролетела между головами, ударила в заднее стекло, моментально пошедшее трещинами. Рядом — визжал, схватившись на колено и сыпал какими-то гортанными, непонятными словами надежно обезвреженный убийца.

— Только дернись, с…а, пуля в башку! Глаза закрыл! Глаза закрыл! Ша завалю!

С угла улицы, от наскоро бронированного УАЗа — бежали нафары с автоматами — сотрудники Царандоя, афганской службы безопасности. Подбежав к машине со всех сторон, они взяли ее на прицел автоматов…

— Дреш!

В Советском союзе — первоначально это было даже преимуществом, потом это стало одним из тяжелейших пороков — было как бы две жизни. Не одна, а две. Одна — правильная, цельная… как в кинофильме «Кубанские казаки» — с песнями, плясками, перевыполнением плана, светлой радостью труда. Вторая — с насильственной коллективизацией, председателями колхозов, академиев не кончавших с пролетарской ненавистью в глазах и четвертью самогона под столом, с дохнущим от голода скотом и бабами, впрягающимися в плуги как волы, с десятью годами за колосок… да чего там. Может быть, в тридцатых, сороковых, пятидесятых — это было и правильно, люди видели перед собой мечту, они смотрели этих Кубанских казаков, чтобы хоть на часок отвлечься от смертельно обрыдлого, промозглого и мерзкого существования. Но сейчас…