Много места занимал очаг из красного кирпича, над ним нависал широкий медный раструб.

В очаге жарко горели березовые дрова, заставляя бурно кипеть воду в котле.

На деревянном кресле, положив руки на подлокотники, сидел Гринвуд, великий жрец Пруссов, Литвы и Жемайтии. Он был сед, высок и худощав, окрашенная в красный цвет борода заплетена в тугие косички.

Жрец часто поворачивал голову к двери и прислушивался, нетерпеливо постукивая пальцами по ручке кресла.

В комнату вошли двое мужчин и рухнули на пол перед жрецом.

— Встаньте, — сказал он.

Тела, распластанные на полу, не шелохнулись.

— Встаньте, — повторил жрец.

— Можем ли мы, ничтожные черви, стоять перед великим! — тихо отозвался человек в черной мантии, с широкой черной лентой вокруг головы.

— Встаньте, — снова сказал криве-кривейте. Он не повысил голоса, но что-то в его тоне заставило лежавших вскочить на ноги.

— Седимунд, ты можешь уйти, — сказал жрец прислужнику в черных одеждах. — Кунигас Киркор, исполнил ли ты мое приказание? — продолжал великий жрец, когда за Седимундом закрылась дверь.

Маленький человечек упал на колени и, расстегнув осыпанный перхотью боярский кафтан, вытащил из-за пазухи что-то белое. Не поднимая глаз, он подал жрецу сверток.

— Что здесь? Посмотри на меня, — приказал жрец и взглянул в лицо Киркору.

Маленькие глазки боярина прятались в узких щелях.

— Исподнее великого князя Ягайлы и княгини Улианы, — пробормотал он.

Гринвуд, злорадно усмехнувшись, осмотрел со всех сторон просторную полотняную рубаху Ягайлы и тонкое белье княгини.

Боярин Киркор, княжий постельничий и доносчик жреца, снова растянулся у ног Гринвуда.

— Великий, — с мольбой заговорил он, — не задержи бельишко, в замке могут заметить, и тогда не сносить мне головы.

Опасался постельничий не напрасно. Великая княгиня боялась порчи и колдовства, и княжеское белье охраняли очень бережливо. Простыни, полотенца, белье и всякий другой убор хранились по приказу Улианы в освященных попом кипарисовых сундуках, окованных железом. Сундуки опечатывались собственной печатью княгини. Не дай бог, если замечалось что-нибудь на портах или на простыне! Простое пятнышко или дырка ввергали в великий страх всю княжескую дворню. Начинались строгие допросы и розыск.

— Что слышно в княжеском замке? — продолжал великий жрец, ничего не ответив боярину.

— Княгиня Улиана ждет гонцов московского князя, — сказал Киркор. — Ягайла сватает дочь князя Дмитрия. Решено крестить Литву в православие, — добавил он, немного помолчав. — Три дня назад съезжались князья русских земель и тайно решали…

— Что решали князья? — Гринвуд, вытянув жилистую шею, ждал ответа.

— Грозились извести всех верных. Тебя, великий, княгиню Бируту, князя Витовта.

— Еще что ты слышал?

— Витовт у рыцарей. Собирает жемайтских бояр воевать Литву.

Сила язычников не вовсе иссякла, думал великий жрец. Витовт, Кейстутов сын, княгиня Бирута, ее родственники — они не пожалеют жизни и денег за веру предков. А верная старым богам Жемайтия? Опираясь на нее, великий жрец надеялся сохранить свое влияние в стране и продолжать борьбу. Много лет воюет Литва против рыцарей и еще сто лет провоюет, лишь бы не оскудела вера предков.