Шла война. Несмотря на это, «хозяин» приказал немедленно «Амур-батюшку» напечатать. Даже в издательстве были удивлены. В романе нет героев войны, секретарей обкомов, комиссаров, призывов «За Родину! За Сталина!»…

Позже Фадеев по секрету рассказал моей маме, когда был у нас в гостях в Риге, что ему сказал Сталин по поводу «Амур-батюшки»: «Задорнов показал, что эти земли исконно наши. Что они осваивались трудовым человеком, а не были завоеваны. Молодец! Нам в наших будущих отношениях с Китаем его книги очень пригодятся. Надо издать и отметить!»

Позже, когда Сталинскую премию переименовали в Государственную, отец продолжал называть себя гордо лауреатом именно Сталинской премии. Почему? Да потому, что Государственные премии уже раздавались направо и налево. Продавались чиновниками за взятки. Чтобы получить эту премию в 80-е или 90-е годы, надо было не написать талантливое произведение, а талантливо оформить документы и «правильно» подать их в комитет по присуждению премий.

Помню, один из советских писателей-монстров, тоже будучи у нас в гостях в Риге, хвастался только что полученной премией из рук самого Брежнева. А потом его жена на прогулке по пляжу пожаловалась моей маме: «Я столько здоровья потеряла, пока мы ему эту премию пробили. Столько денег на подарки ушло, серьги бабушкины, и те заложила!»

Отец не хотел считать себя лауреатом выхлопотанной — «пробитой» — премии. А Сталинскую премию невозможно было «выбить» у «хозяина». Свое лауреатство отец не стал переименовывать в угоду времени. Ему некого было бояться. Он был беспартийным. За эту, по тем временам, «аморалку» его даже из партии не могли выгнать!

Один из его заветов, данных мне, еще когда я учился в институте: «Не вступай в партию, как бы ни заманивали — дабы не было откуда выгнать. Вступишь — станешь рабом. Оставайся свободным. Это выше всех званий и титулов».

Из различных интервью с Михаилом Задорновым, в которых его расспрашивали об отце. 1993–2006

Несмотря на присужденное «Самим» лауреатство, отец никогда, даже в период культа личности, не боготворил Сталина.

Я помню день, когда умер Сталин. Я сидел на горшке в нашей рижской квартире и смотрел в окно — большое, до самого пола. По улице, за окном, шли плачущие люди: латыши и русские — все в трауре. Плакали в Риге даже латыши. Приказали плакать, и плакали, дружно и интернационально. Я помню траурную Ригу и как плакала моя старшая сестра. Ей было одиннадцать лет. Она ничего не понимала. Она плакала, потому что плакали учителя, прохожие… Ей жалко было не Сталина, а учителей и прохожих. В нашу с ней комнату пришел отец и сказал: «Не плачь, дочка, он сделал не так много хорошего». Сестра так удивилась папиным словам, что плакать тут же перестала. Задумалась. Я, естественно, тоже ничего тогда не понимал, но мне так не хотелось, чтобы она плакала, что я начал в поддержку папиных слов приводить примеры, почему Сталин не был хорошим дядей. Например, в Риге уже три месяца шел дождь. И меня не водили в песочницу. А ведь Сталин мог все! Почему же он о нас, детях, не подумал, которые тоже, как и я, хотели в песочницу?!