Я не боюсь сегодня об этом рассказывать. Не надо стесняться своего прошлого. Если его стесняешься, начинаешь комплексовать. Смотришь трезво на себя со стороны, и становится грустно. Это неправильно — с прошлым надо расставаться, смеясь. Тогда оно уже не вернется. И, расставаясь, обязательно выпить за расставание.

Это уже не страшно, потому что я абсолютно потерял интерес к алкоголю.

На похмелье всегда хотелось шутить! Помню, Вовка, опять-таки утром, налил себе стакан кефира, который, как говорили в народе, на втором месте после рассола, «кто оттягиват». Он сидел на стуле, предвкушая скорое счастье, и глядел на стакан, как на живую воду. Глядел мечтательно, с упоением и надеждой. В это время на матрасе проснулся Леня, увидел, как Вовка застыл на мгновение в этой мечтательной позе — а на руке у Вовки, в которой он держал стакан с кефиром, были часы — и тут же сообразив, спросил:

— Вовка, сколько сейчас времени?

Качан посмотрел на часы, не угадав своей еще мутной, невыспатой головой, в чем подкол. Поскольку руку он повернул, кефир вылился ему на брюки! Шутка получилась незамысловатая, зато все веселились, как дети! Кроме, конечно, Качана.

Позже, в своих многочисленных путешествиях, в том числе по южным странам, мне приходилось пробовать анашу. Ну как было, к примеру, не попробовать ее на четырех тысячах метрах в горах Тибета? В том краю анаша вообще не считается у местных жителей наркотиком. До появления европейцев они не знали, что курить ее безнравственно. И потом, все-таки я считаюсь писателем, а писатель должен все проверять на себе. Он же не хирург. Вывод, который я сделал после нескольких затяжек анашой, «добив пяточку», оказался весьма удивительным даже для меня: радость от бутылки «Жигулевского» пива, выпитой утром солнечным на скамеечке в каком-нибудь московском скверике, сильнее, чем «добить пяточку» в высокогорье Тибета. Может, поэтому советские служащие в особом расположении духа и тянулись по утрам перед работой во всевозможные закусочные и рюмочные.

Именно в одном из пивбаров одним похмельным утром Леня высказал фразу, которая по абсурдности и парадоксальности стала этаким маячком моей будущей творческой жизни: «Это только наш человек может прибежать утром в бар и сказать: „Дайте мне скорее сто грамм чего-нибудь покрепче, мне немедленно надо протрезветь!"»

Фрагменты автобиографии, www.zadornov.net

Леня Филатов никогда не попадал под гипноз раскрученных авторитетов, будь то политики или олигархи.

После того как Филатова приняли в самый диссидентский, а потому и самый популярный и передовой Театр на Таганке, мы стали видеться с ним не более двух-трех раз в год. Леня, как и следовало учителю, гуру, первым из нас добился успеха. И какого! Он играл на одной сцене с самим Высоцким. И все равно, когда мы встречались, и у него, и у меня теплели глаза в память о нашем творческом детстве.

Леня играл в нашумевших спектаклях и фильмах, сочинял пародии на известных поэтов… Его начинали узнавать на улицах, все чаще приглашали на концерты. Филатов считался «изюминкой» любого концерта. А потом он написал «Сказку о стрельце»! Написал быстро, легко, озорно… Как будто только на миг присел в свою позу поэтического вдохновения за стол и вот — случилось! Такое ощущение, что он и сам не понял, что сварганил — на ходу, между репетициями, съемками и концертами. Я помню, как Вовка — ему первому Леня прочитал сказку у себя на кухне — позвонил мне и сказал: