Тогда он глухо проговорил:

– Уходите, ваше величество. Вы сами все погубили. Я… Я никогда не смогу вас простить!

В его голосе слышалась ярость.

– Филип…

– Уходите!

Она медленно надела капюшон и скользнула в дверь. Что ж, прошлого не воротишь, и этот покорный, молчаливый рыцарь победил…

Назначенный для отъезда день выдался по-весеннему солнечным и ясным. Отворив узкое окошко, Филип Майсгрейв глядел на улицу. В комнату врывались веселый гомон птиц, вопли водоноса, скрип колес, звон металла в соседней кузне. Рядом с рыцарем за прялкой сидела Меган. Недавняя ссора супругов была забыта, и леди Майсгрейв беззаботно щебетала. Филип изредка рассеянно отвечал, но мысли его были далеко.

На усыпанный свежим аиром пол ложились блики света. Леди Меган, не прекращая сучить нить, говорила о том, как она не любит отлучек мужа и лучше бы он пореже ездил в Нейуорт, потому что там всегда неспокойно. Она и мысли не допускала, что супруг собирается совсем в иное место, а он не счел необходимым ее разубеждать.

В доме все знали, что хозяин со своими воинами скоро покинет Йорк, но Филип ни одной живой душе не обмолвился, куда лежит его путь. Герцог Глостер потребовал, чтобы отъезд на юг совершился без лишнего шума, и в этом, несомненно, был резон.

Филип снова выглянул в окно. Солнечные часы на фасаде противоположного дома показывали девять – время, когда велено было явиться протеже епископа.

«Что-то парень не торопится», – отметил рыцарь и, оставив жену, спустился во двор. Но едва он вышел из дома, как в открытые ворота въехал Алан Деббич на прекрасной золотисто-рыжей кобыле в сопровождении верхового слуги, ведущего на поводу вьючного мула. Оказавшись во дворе, Алан осмотрелся. Он не заметил Майсгрейва, который, заслонившись рукой от солнечных бликов, разглядывал его.

При свете дня паренек показался ему чересчур хрупким. И хотя из-за плеч у него выглядывал арбалет, а седельные колчаны были полны тяжелых стрел, Алан выглядел не слишком воинственно, однако в седле держался ловко и привычно.

На нем был костюм для верховой езды из темно-коричневой замши с суконным наплечьем, на ногах – сапоги с голенищами выше колен. На голове мальчика красовалась серая войлочная шляпа с длинным козырьком и загнутыми сзади полями, лихо украшенная петушиным пером. Одной рукой он держал поводья, а конем правил коленями, причем в движениях не чувствовалось ни малейшего напряжения. Лошадь как будто шла сама по себе. А лошадка-то была чистопородная андалузская кобыла с гибкой шеей, сухой изящной головой и стройными, как тростник, ногами. Ее холеная светло-рыжая шерсть переливалась на солнце, словно атлас.

«Такая красавица стоит немалых денег, – отметил про себя Филип. – Должно быть, бедному сироте пришлось растрясти мошну. Если, конечно, епископ не поскупился и здесь». Филип усмехнулся. Мысль о том, что значит для Джорджа Невиля этот Алан Деббич, не давала ему покоя.

Кто-то из толпившихся во дворе ратников Майсгрейва подошел к мальчику и стал довольно бесцеремонно разглядывать его. Но Алан не смутился, а, склонившись с седла, заговорил первым. Было похоже, что он не новичок в солдатской среде, когда же острый на язык Гарри попытался подшутить над ним, мальчик парировал так, что воины взорвались громовым хохотом, а Гарри смущенно надвинул на глаза шапку.