Теперь Филипом овладела спокойная уверенность. Любимое оружие будто влило в него новые силы. С этого момента исход поединка стал казаться предрешенным.

Трибуны рокотали, словно бурное море: кто-то пытался подбодрить отступавшего шотландца, кто-то ликовал, видя превосходство английского рыцаря. Он же, забыв о ране, разил, рубил, колол. Дыхание англичанина стало хриплым, а от ударов его меча толедская сталь доспехов шотландца стала похожа на измятый пергамент и утратила блеск. К тому же удар по шлему прогнул забрало, и это сузило поле зрения Делорена. Он дважды промахнулся, и Филип воспользовался этим, чтобы нанести противнику такой удар, что шлем его раскололся, будто орех, а сам шотландец зашатался и как подкошенный рухнул к ногам Майсгрейва.

Трибуны замерли. Падая, Делорен сбил с ног и английского рыцаря. На мгновение шотландец оказался сверху. Это был его последний шанс. Отчаянно крича, Делорен нанес Майсгрейву удар, в который вложил остаток сил. Лишь чудом Филип успел подставить меч, но тот переломился, и удар, уже вскользь, все же пришелся по забралу рыцаря.

Лежа на спине, Майсгрейв мог видеть сквозь прорези шлема противника его налитые кровью глаза. Чутьем угадав, что второй удар последует незамедлительно, рыцарь высвободил руку и с силой погрузил обломок меча прямо в этот светлый, пылающий ненавистью глаз. Хрустнула кость, конец обломка вышел из затылка Делорена, и в лицо Майсгрейва сквозь прорези в забрале брызнула теплая алая кровь.

Противник обмяк. Майсгрейву стало трудно дышать, и он невольно глотнул заливавшую ему лицо кровь. С трудом сбросив с себя тело противника, Филип поднял забрало и вдохнул чистый прохладный воздух.

К нему уже спешили оруженосцы. Он поднялся, стоял, пошатываясь, с обагренным кровью лицом и ошеломленно озирался. Он видел ликующие трибуны: дамы махали платками, на поле дождем летели цветы. Гремели трубы, глашатаи прославляли его имя.

Филип опустился на колено возле поверженного противника и взялся за обломок клинка. Он потянул рукоять – и густеющая кровь волной вырвалась из страшной, зияющей раны. Рыцарь снял перчатку и опустил веко на уцелевшем глазу Делорена.

– Прости, шотландец, – глухо сказал он. – Мы давние враги, а потерять старого врага порой столь же тяжело, как и друга. Я не хотел убивать тебя на потеху зрителям. Какое дело всем этим иноземцам до корней нашей вражды, и сегодня мы, играя со смертью, лишь повеселили их. Такова наша участь. Прощай, Делорен.

Филип встал. Его вдруг охватила безмерная слабость. Вокруг толпились какие-то люди, смеялись, что-то кричали ему. Но невнятный гул их голосов слабел, стал удаляться и сделался совсем неразличим. Багровая пелена заволокла свет. Покачнувшись, рыцарь рухнул на землю.

Когда Филип Майсгрейв пришел в себя, он не сразу понял, где находится. Из глубины сознания еще всплывали картины схватки, лязг мечей, маячило залитое кровью лицо Делорена. Потом мысли стали проясняться, он осознал, что лежит на широкой постели, покрытой тонкими, пахнущими лавандой простынями. Над головой был богатый полог, а у кровати на столике – небольшая, оправленная в серебро лампа. При ее мерцающем свете он разглядел узкую комнату со стрельчатым окном, сквозь которое виднелось темное, усыпанное звездами небо.