– Повторить поединок!

Маршалы не знали, на что решиться. По правилам верх одержал барон из Нортгемптоншира, но толпа была на стороне Филипа Майсгрейва. Да и сами судьи полагали, что хотя и позволительно использовать промахи соперника, однако сэр Мармадьюк повел себя в высшей степени неблагородно.

Крики на трибунах перешли в сплошной рев. Зрители топали ногами, богохульствовали, вскакивали с мест, свистели. Наконец король нехотя подал знак повторить поединок.

Запели трубы, и зрители, поняв, что поединок будет повторен, приветствовали решение Эдуарда радостными криками. Но со вторым сигналом воцарилась мертвая тишина.

Барон Шенли сидел неподвижно, и лишь те, кто находился неподалеку, слышали, как он сквернословит под забралом. Майсгрейв же пребывал в молчании, и трудно было понять, как он оценивает случившееся.

Последний сигнал трубы – и рыцари рванулись навстречу друг другу. Топот коней, комья земли из-под копыт… Удар! Филип Майсгрейв снова пошатнулся в седле под напором Шенли, но в ответ нанес такой удар по забралу противника, что застежки лопнули, шлем раскололся, а сам барон, потеряв равновесие, мешком скатился с коня.

В ту же минуту герольды объявили Майсгрейва победителем и восславили его имя.

Ричард Глостер развел руками:

– Ну что ж, рыцарь славно бился и по праву заслужил почести. К тому же доспехи и кони побежденных также достанутся ему. Впрочем, довольно об этом. Поговорим, государь, о предстоящем пире et sic de caeteris[4].

Однако Эдуард лишь досадливо отмахнулся. Он обводил взглядом ликующие трибуны, прекрасных дам, посылавших Майсгрейву воздушные поцелуи, и не решался даже взглянуть на Элизабет. В глубине сердца Эдуард проклинал победу Майсгрейва.

Победитель, приветствуя зрителей, по обычаю объезжал ристалище. Описав последний круг, он придержал коня у королевской ложи. Спешившись и передав повод подбежавшему пажу, Майсгрейв сделал несколько шагов вперед. Теперь он стоял у подножия лестницы, ведущей на королевский помост.

Эдуард поднял руку, и публика постепенно смолкла. Король начал приветственную речь, слова лились легко и непринужденно, нисколько не выдавая его чувств.

Затем пришел черед Элизабет. Величественно выпрямившись, она приняла из рук архиепископа Йоркского тонкой работы ковчежец на золотой цепи и сошла по ступеням. Стоявший внизу рыцарь преклонил колено. Грянула музыка, и королева остановилась. Ветер развевал длинное покрывало на ее высоком головном уборе, волновал мех на плечах.

Коленопреклоненного рыцаря окружили дамы из свиты королевы и сняли с него шлем, обнажив голову с прилипшими мокрыми прядями. С утомленного лица рыцаря на Элизабет смотрели печальные синие глаза.

Королева замерла. Что-то случилось с ней в этот миг. В глазах Филипа не было укора – лишь тоска и нежность. С того часа, когда она сделала свой первый шаг к короне, они никогда не стояли так близко друг к другу. Элизабет либо избегала его, либо беседовала с ним в присутствии многочисленных свидетелей, держась на приличествующем для ее положения расстоянии.

«Пресвятая Дева Мария, что со мной?» Усилием воли она заставила себя сделать шаг и надеть на кольчугу Филипа сверкающий ковчежец.