– Безвозвратно? Ее нельзя попытаться оживить?!

– Я могу подать питание, не опасаясь пробуждения оставшихся после катастрофы боевых программ, но Кибермозг не заработает вновь, – ответила Кимпс. – Я уже пыталась это сделать… – призналась она.

– И что? Что в результате?

– Я установила, что поврежден сам Центральный Процессор Ковчега. Он не работает.

– Что такое процессор? – потребовал объяснения Рогман.

– Это устройство логической обработки информации. Мозг, если объяснять упрощенно. Центр, куда стекаются информационные потоки, место, где они обрабатываются и на их основе принимается решение.

– Он управлял Ковчегом? – переспросил Рогман, еще не понимая, что тревожит его, заставляя задавать эти вопросы. Многое, очень многое оставалось неясным, загадочным, и он ощущал себя слепцом, который на ощупь пытается поймать шныряющее под ногами юркое животное.

Если повезет, то я его поймаю…

– Он не управлял Ковчегом, – ответила Кимпс. – Он существенно упрощал процесс управления.

Рогман задумался.

Он не представлял себе, что значит управлять. Просто высказывать свои желания? Нет, скорее всего, что нет и тысячу раз нет, иначе одна его мысль могла бы видоизменить Мир.

Он попытался представить себе Ковчег, каким тот был когда-то давно, до роковой катастрофы, что произошла на самых нижних уровнях Мироздания.

После некоторых усилий, явно подкрепленных молчаливой помощью Кимпс, ему удалось создать некоторое весьма смутное и условное представление о том, как отправлялись основные функции исполинского рукотворного Мира…

Ковчегом управляли тысячи различных машин. Термин «машина» он понял достаточно ясно. По своей сути сам Ковчег когда-то представлял собой единый, целостный механизм. Перед мысленным взором Рогмана плавала навязчивая и весьма утрированная картинка: огромный прозрачный шар, внутри которого вертится множество шестеренок…

– Рогман… – раздался голос Кимпс. – Ты уже убил себя однажды. Не делай этого снова… прошу!

– В чем дело? – вяло отозвался он, с трудом заставив собственное сознание подниматься вверх, тянуться к ее голосу, выплывая из черной пучины информационного водоворота.

– Ты сойдешь с ума… Твоя личность разрушится. Ты не можешь объять необъятное, Рогман…

Он слышал ее голос. Он видел призрак, что витал вокруг. Но он не мог определить, сколько прошло времени с того момента, как он погрузился в пучину размышлений, пытаясь понять новую суть знакомых с детства вещей.

Ему не было страшно. Он не испытывал ни боли, ни дискомфорта. Он просто растворялся в окружающем его хаосе, пытаясь почерпнуть из него крупицы здравого смысла.

Возможно, Кимпс права. Он распадался как личность.

Он распадался, чтобы воссоединиться вновь.

…Бриан спал, неловко притулившись к выпуклому борту прозрачного колпака камеры биореконструкции. В другое время воин пришел бы в ужас, скажи кто-нибудь, что ему доведется вот так уснуть в страшном окружении хрустальных гробов, но непомерная усталость, помноженная на невероятное моральное напряжение нескольких последних суток, в конце концов взяла свое.

За минуту до того, как уснуть, он сидел, облокотившись о колпак, под который по приказу Кимпс положил раздетое донага тело Рогмана, и думал о странном, невероятном голосе, что разговаривал с ним полчаса назад.