Рахмет тысячу раз воображал, что всё пошло иначе. Не случилось бы тогда в его жизни ни Совы, ни беспредельщиков, ни взломов-переёмов, ничего злого. Даже сейчас отец ещё был бы не совсем старым. И они бы снова расставляли в темноте раскоряку-треногу, по очереди приникали к маленькому глазку загляда, смотрели на перекошенную улыбку блаженной Луны…

«Бутырка» считалась местом относительно тихим, хотя и не безопасным. Теневые, листвяные и древляные уживались здесь мирно. Доходные дома в четыре-пять поверхов понемногу вытесняли старые избы, некоторые улицы уже мостили брусчаткой, лавки и едальни не закрывались допоздна.

Рахмет вошёл в тесный подъезд, поднялся по лестнице на третий поверх, постучал в дорогую резную дверь медным кольцом.

Отворил теневой. Не столько черты лица, сколько выражение лёгкого недоумения и едва заметной снисходительности выдавало в юноше княжью кровь.

– Скор! – изумлённо сказал Дрозд, закрывая за Рахметом дверь. – Мы, как спасать его, совет держим, а он сам-сусам!

– Соловей! – Из комнаты выскочил Сова, крепко сбитый конопатый древляной.

Он бросился к Рахмету, прижал к себе, отстранил, тряханул за плечи:

– Как смог?! Феодора твоя поутру ещё… А мы тут…

И снова заключил Рахмета в железные объятия.

Прошли в комнату. От взгляда Рахмета не укрылся развёрнутый на столе чертёж таганской пересылки.

– Всё, – сказал он, снимая кафтан, – отбегался господин Подвеев. С новой улькой – новый человек. Одно держит – со скорниловской птичкой познакомился.

Он показал Дрозду рану на шее. Тот хмыкнул, вышел.

– Ах, Соловей, ах, пташка ловкая! – довольно повторял Сова, улыбаясь до ушей. – Есть и другие птицы, окромя финистов!

А в глазах поигрывали холодные искорки – как же ты, прохиндей, в первый же день с пересылки дёру дал? И какой ценой? Не подведёт ли свобода одного всю ватагу под острог?

Дрозд принёс маленькую склянку с затычкой из перевоплощённого камыша.

– По пять капель на язык. Раз в день. Может, месяц, а может, и два – пока телесный запах не сменится насовсем. У финистов память долгая.

Накрыли стол, выпили-закусили. Рахмет пересказал весь свой бесконечный день от и до, стараясь не упускать мелочей. Без доверия тех, кто рядом, ватажнику не выжить.

– И вот ещё, – вдруг вспомнил Рахмет, – кто-нибудь скажет мне, что это такое?

Он положил на стол камешек-орешек, доставшийся ему на пересылке. Пока Сова вертел его в руках, Рахмет рассказал и об Алиме, и о Козяве.

Дрозд протянул к камню руку – и тут же отдёрнул её, не сдержав крика. Пальцы его мгновенно налились багровым, как от ожога.

«Сбереги!» – вдруг вспомнился голос мальчишки. Рахмет спрятал орешек в карман.

– А парня я хочу выкупить. Не просто так он, вот поверьте чутью беспредельщика! Проснётся, начнёт права качать – пойдёт свиньям на корм, ничего не узнаем.

«За беспредельное знание» – так называлось движение, к которому примыкало всё больше древляных из тех, кого не устраивало место, отведенное судьбой. Они верили, что, набрав больше знаний, древляные встанут вровень с остальными родами, выскочат из отведённой им колеи. Что теневые ничем не лучше остальных, что не только коренным и листвяным под силу постигать науки, что умения зависят от воспитания и образования не меньше, чем от принадлежности к роду.