— Ты, рыжуля… солнышко ясное. Маленькая, нежная девочка… краса желан… — запнулся он под злым взглядом ведуна. Но отъехал, все так же ласково улыбаясь. И взгляда долго не отводил, будто не мог оторвать его от меня.
Щекам стало жарко и, наверное, я сильно покраснела. Застыдившись, оглянулась на Маруту — разве это может быть правдой? Она ласково улыбалась, прикрывая ладонью глаза от яркого солнца. И я тихо засмеялась — пошутил? Но слышать такое было радостно и, улегшись в повозке, я стала мечтать: будто он тоже рассмотрел меня и тоже так шепчет, что замирает сердце! Смотрит жадно, обнимает взглядом. За руку крепко держит, ведет за собой… сладко мучит мои губы своими губами…
Ближе к городу стало попадаться много повозок, всадников — одиночных и маленькими отрядами. Скоро мы выехали из леса и направились к городским воротам, прорубленным в высокой каменной стене. За стеной виднелись крыши высоких построек. Под стеной отсвечивала на солнце небольшая река, а возле нее гуртовались телеги — собирался в дорогу большой обоз. Еще издали видно было, что люди кишат у города, как муравьи в растревоженном муравейнике.
Я смотрела на это во все глаза, стараясь не обращать внимания на нарастающую в голове боль. Еще только выехали из леса, только открылся взгляду большой город, как стало давить на виски и подташнивать. Тут бы как раз рассмотреть все новое, интересное, что открывалось впереди, а вдруг стало так плохо… Повалилась плашмя, стараясь разобрать, что говорят, шепчут, орут в моей голове чужие голоса. Просят, умоляют, грозятся… Потом уши как пробками заложило, а перед глазами темная завеса упала. Донеслись обеспокоенные голоса Маруты… ведуна…
Потом приходила в себя на малое время. Помнила урывками — несут куда-то, бубнят… ругается кто-то. Тащат опять меня, пить дают — я обливаюсь водой, плачу. Опять тяжестью давит тело, оно цепенеет, не слушается. Потом снова пахнет веселым лесом, стихает гомон в голове… Только одно из всего этого запомнилось — молодой мужской голос плачет, хрипит с мукой, сокрушается, доказывает, что брат его не убивал, что люди должны знать об этом:
— Сам не уберегся, я сам виноват! За что же его-то, люди добрые? Смилуйтесь! За что нашей мамке горе такое? Один он у нее теперь остался, одна она с малолетства у нас… за что же ей? Сжальтесь!!
Хлопали по щекам, умывали холодной водой, и я, придя в себя, первым делом попросила заплетающимся еще языком:
— Найдите скорее — брат не убивал брата. Скорее, а то и мать уйдет за ними следом. Сам он не уберегся, сам виноват! Уймите его, не могу больше… сердце рвет — сил нет, — потекли из глаз слезы, давило горло горькими всхлипами. Рыдала, дергаясь всем телом. По голове гладили, говорили голосом ведуна:
— Я слышу тебя, слышу. Сей же час до стражи доеду, все передам. Таша… оставляю тебя тут — здесь пока жить будешь, нельзя тебе в городе. В надежном месте оставляю. Тетку, что будет смотреть за тобой, зовут Славна. Устрою Маруту, начальству скажу про этого брата и сразу — к тебе. Ты лежи себе, ничего не бойся. На дворе Микей с Хораздом, я велел им не входить пока сюда. Скажу сейчас, что ты уже в себя пришла, чтобы не волновались. Пускай там сторожат, а ты поспи… отдохни…