Бабка звала меня не просто так — пора было вынимать из печи хлеба и сажать туда пряники. Такие пряники умела печь только я. Меня часто просили научить, открыть секрет, но я молчала. Придумала же как-то я, вот пусть бы и они сами сообразили — не так это и трудно. Пряники были медовыми. Только вот, сколько бы меда ни клали в тесто другие стряпухи, запах его терялся с выпечкой — прогоркал, а тесто становилось тяжелым и липким. Я же выкладывала горячие пряники на полотно и только потом щедро смазывала жидким медом сверху. Когда он чуть впитывался — покрывала взбитым с кленовым сахаром куриным белком. И летний аромат меда так и оставался живым — пряным, острым.

Я сегодня промыла косы, расчесала их костяным гребешком до сухого треска, потом заплела с синей лентой. Из печи пальцем набрала сажи и подчернила брови, тоненько подвела их мизинчиком — мне так нравилось больше. Потом еще постараюсь мелкой мукой присыпать веснушки и губы покусаю, чтобы горели алым. Свежий вышитый передник на рабочее платье — вот и все, что я смогу сделать, чтобы постараться понравиться.

Скоро за свежими пряниками, которые я пеку два раза в седьмицу, заедет он. Есть люди, которые не могут долго жить без сладкого — он, видно, из таких. Я всегда оставляю их для него, чтобы знал — к нам можно заехать в любой день.

Он такой… просто не отвести глаз. И я опять смотрю, не отрываясь, как легко он соскакивает с коня, идет к нам в дверь, придерживая саблю у ноги. Он высокий, но не грузный и тяжелый, а сильный и гибкий. У него крепкие красивые руки — мне нравятся такие. На подушечках пальцев и ладони — костяные воинские мозоли. Я один раз взялась за его руку — поинтересоваться, спросить. Провела пальцем по твердой, ороговевшей коже и сердце замерло от какой-то сладкой муки. Не хотелось отпускать его руку, так не хотелось… А он рассмеялся, погладил меня по голове и спросил пряники.

Он думает, что я маленькая, а может еще — что некрасивая и глупая. Хватаю за руки, как ребенок, в глаза заглядываю… Но я не знаю — что еще сделать, чтобы он посмотрел на меня иначе?

Наше семейное проклятие… оно не даст мне мужа, но даст родить от любимого. И мама, и бабушка любили в свое время и научили меня — хоть и не дано иметь семью, но проживать жизнь пустоцветом не следует. Только нужно полюбить так сильно, чтобы потом всю жизнь в своей дочери видеть его. Так было и со мной — не во всякой полной семье так берегут и нежат дочерей, как берегли и жалели меня. Столько ласковых слов, столько нерастраченной женской любви досталось мне… До смерти своей буду молить Силы небесные о тихой и спокойной пристани для них там — на той стороне.

И вот пришло мое время — я полюбила, а он просто не видит меня. Маленькая… да, для материнства может и рановато, и не нужно спешить с этим. Но мне никто другой не нужен, а он вскоре уедет. Как уезжают все стражники, отстояв в наших глухих степях свою смену. И поэтому нужно спешить, а как? Не видит же… не нравлюсь… не хочет…

Я сама привозила свежеиспеченные хлеба в крепостцу. Каждый раз наряжалась, подводила брови сажей, кусала губы… не помогало, не пускали… Хлебы забирали, расплачивались, а хоть взглянуть на него лишний раз — не давали. Говорили, что не положено бабам туда. Это я понимала и покорно уезжала восвояси. Плакала, правда, по дороге домой. Тихо ступала лошадка, скрипели по снегу полозья, установленные на колеса ради зимы… а я тоненько выла с горя — опять не увидела, не полюбовалась. Но иногда из-за стен до моего слуха доносился его голос, а раз даже смех услышала и в тот раз тоже улыбалась, отъезжая — ему хорошо и мне радостно от этого.