— Я не для себя хочу снять проклятье, а для своей дочки. У меня дитя будет. Может, я косы спрячу, как мужняя? — подошла я к окну и выглянула в него. По двору, огороженному высоким забором, проходили по своим делам стражники, седлали у конюшни коня, тащили внутрь ведра с водой. Чужая, непривычная жизнь проходила перед моими глазами и я вспомнила:

— А бабам же здесь не положено быть.

— Какая из тебя баба? Пигалица. Про дите сейчас придумала? Нет? Кто отец-то? — почему-то сердился ведун.

— Не заставляйте меня врать, все равно не скажу.

— Раньше надо было прятать косы… Тут иначе смотрят на это, могут плохо думать о тебе. Стражник же отец у дитя твоего, так же? То-то им там, как медом намазано — на порубежье…, — зло выдохнул он, — это там у вас так… просто все, а здесь тебя осудят, гулящей назовут. Тут таким косы режут под корень, а дальше дорога только в веселый дом. Почему про тягость свою не сказала раньше? Спрячь косы, скажи, что вдовая, тогда…

— Вы что?! Я верю, что живой он — выжил! — дернулась я к нему. Страшно было даже подумать, а не то что сказать такое! Разве он сам не понимает? Он же снова в битву ринулся, тут каждое неосторожное слово судьбу решить может.

— Обустраивайся, короче… — отвернулся виновато ведун, — стели постель… отоспись. Помыться можешь при кухарне — возле чана сольешь на себя — там тепло и всегда есть горячая вода и мыло. И закуток закрытый. Кухарка присмотрит. Тетку зовут Лешкой, она молчунья, но баба добрая. Другую готовить еду не поставили бы — сама понимаешь. Сейчас отведу тебя поесть. Твои сумы вскоре доставят от городских ворот, — встал он со стула.

— Зачем вы со мной возитесь? Вы же не с каждым так?

Ведун удивился: — Что здесь непонятного? До выяснения. С тобой неясно все. Да и не только в тебе дело. Не переживай — скоро разберемся. Потом иди себе куда хочешь, никто тебя держать не станет, только уж потом про косы не забудь — собери в плат. Ну, так что — пошли? А то мне еще к раненым нужно.

— Как они там? Как мои… тот, что с вами был?

— Это брат мой, сын брата моего отца… выживет. На него моей силы хватило… едва хватило. Все хорошо, все живы будут.

Вечером, уже почти ночью, я сидела в своей комнате, на широкой кровати, кутаясь в большое, толстое одеяло. На мне была теплая мамина сорочка до самых пяточек. Я обхватила руками коленки, положив на них подбородок, и слушала, как стихают к ночи всякие звуки — за стеной, за окном.

Думала о том, как же мне везет на хороших людей — молодого, но сердобольного ведуна, обозных, что поделились теплой накидкой и дали выспаться в дороге, доставив до самого дома. А кухарка, которая мало того, что сытно накормила, так еще и задержалась со мной, покараулила пока я вымоюсь с дороги? Даже разрешила высушить косы на кухарне…, а где это видано, это же бабские патлы… везде лезут. Я постаралась расчесать их осторожно, не насорив.

Наверное, меня берегут Высшие Силы — не иначе. Потому что сижу я сейчас здесь — вымытая, накормленная и смотрю в окно на зимние звезды — далекие, холодные, колючие… Я мало чего видела красивее, чем они. Так может, это и есть те самые Силы — всевидящие, приглядывающие за каждым, за мною так точно. Днем глядят на нас солнышком, а ночами — звездами. Большими… зимними… синими… колючими… Спасибо им…