Алли вспоминает вечера, когда миссис Монтгомери-Тейлор ужасно громко включала польку по радио. А затем мистер Монтгомери-Тейлор поднимался по лестнице, дабы наставить Алли на путь истинный. В единый миг и с великой ясностью Алли вспоминает, в каком порядке это происходило. Сначала полька. Потом шаги вверх по лестнице.

В каждой истории таится другая история. В каждой руке – другая рука; уж что-что, а это Алли известно, нет? За каждым ударом – другой удар.

Голос у миссис Монтгомери-Тейлор лукав и доверителен:

– Я была первой прихожанкой твоей Новой Церкви в Джексонвилле, Матерь. Увидела тебя по телевизору и поняла, что Бог послала тебя мне как знамение. Поняла, что была Ее орудием, когда мы тебя взяли, и что Она знает: все, что я делала, я делала ради славы Ее. Это я устроила, чтоб из полиции исчезли все документы. Я заботилась о тебе все эти годы, милая моя.

Алли вспоминает все, что творилось в доме миссис Монтгомери-Тейлор.

Спутанная пасма, невозможно разделить ее на волокна – Алли никогда не расчленяла переживания на отдельные минуты, не разглядывала каждую особо и пристально. Вспомнить все это – как внезапно включить лампу, осветить бойню. Куски тел, и машин, и хаос, и звук, что нарастает от гнусавого плача до полногласного вопля, а затем обрывается, и остается лишь тихий гул, почти что безмолвие.

– Ты же понимаешь, – говорит миссис Монтгомери-Тейлор, – что нами руководила Бог. Все, что мы с Клайдом делали, мы делали для того, чтобы ты нашла себя.

Алли ощущала ее касание всякий раз, когда сверху наваливался мистер Монтгомери-Тейлор.

Она держит молнию в длани своей. Повелевает молнии ударить.

Алли говорит:

– Это вы ему велели надо мной издеваться.

А миссис Монтгомери-Тейлор, ныне миссис Уильямс, отвечает:

– Мы не знали, что еще с тобой сделать, ангел мой. Ты нас совсем не слушалась.

– И теперь вы так поступаете с другими детьми? С приютскими?

Но миссис Монтгомери-Тейлор, ныне она миссис Уильямс, всегда была тетка ушлая, даже в безумии своем.

– Всем детям нужна разная любовь, – отвечает она. – Ради их благополучия мы делаем все необходимое.

Дети рождаются такими крохотными. Мальчики, девочки – неважно. Все рождаются такими слабыми, такими бессильными.

Потихоньку-полегоньку Алли расклеивается. Вся ее кровожадность уже истрачена сто раз. И сейчас она спокойна – парит над штормом, сверху вниз взирая на бурное море.

Складывает фрагменты, тасует, перетасовывает. Во что обойдется все исправить? Расследования, и пресс-конференции, и признания. Если у миссис Монтгомери-Тейлор так, значит, и у других тоже. И их, вероятно, не счесть. Пострадает репутация Алли. Всплывет все: ее прошлое, ее история, ее ложь и полуправда. Можно без шума перевести миссис Монтгомери-Тейлор куда-нибудь – можно даже устроить так, чтоб ее убили, – но обличить ее означает обличить всё. Выкорчевав эту историю, Алли выкорчует себя. У нее самой гнилые корни.

И это ее добивает. Сознание отчаливает прочь. Алли не здесь. Голос тщится заговорить, но слишком оглушительно воет в черепе ветер, слишком многочисленны другие голоса. В сознании Алли бушует война всех против всех. Долго так продолжаться не может.