Неожиданно выскользнув из объятий Йероу, Силки припал к земле и сразу распрямился, тем же движением описав мачете вспарывающий полукруг. Йероу почувствовал, что его живот взрезан, и зашатался, зная, что все кончено. Мгновение они стояли, глядя в глаза друг другу. Затем Силки рубанул Йероу по горлу, и тот рухнул на песок.

Никакого рева восторга. Толпа молчала и смотрела. Я вопила и пыталась пробиться, но передо мной была стена спин. Когда я все же пробилась к Йероу, двое мужчин уже куда-то волокли его за ноги. Песок впитывал его кровь. Я видела широкую отверстую рану в его животе. Вопила, требуя пустить меня к нему, слезы жгли мои щеки, но меня гнали прочь. Так меня и не пустили к нему. Никто не обращал на меня никакого внимания. Это было подло и жестоко.

Потом Экко оттащила меня.

– Не мешай им делать свое дело! – кричала она. – Ты не понимаешь наших обычаев. Все кончено.

– Нет, не понимаю! – вопила я на нее. – Как ты могла допустить такое? Для вас это как спорт. Все вы психи. Психи и извращенцы.

– А ты еще очень молода. И теперь тебя будет опекать Силки.

Я помчалась назад к дому с намерением немедленно покинуть это место. Но я знала: идти мне некуда. Вбежав в дом, я бросилась на постель, рыдая и дрожа в потрясении от того, чему была свидетельницей. Немного придя в себя, я выглянула в окно. Возле озера разожгли огромный погребальный костер и водружали на него тело. Я завыла так громко, что люди на берегу обернулись и посмотрели на дом. Вскоре кто-то вошел в дверь. Но я сквозь слезы не могла разглядеть, кто это. Даже фигуру в целом – лишь фрагменты легкого одеяния, приближающиеся ко мне, но потом стало ясно, что это Экко. Она заговорила со мной, напевно произнося непонятные слова, вытянула два худых пальца, прикрыла мне веки, и я только помню, что потеряла сознание.

Я проснулась утром от птичьего пения и солнца, льющегося сквозь пыльные окна; мягкие лучи высвечивали паутину на стенах. Я сознавала, что должна бежать. Должна предпринять еще одну попытку.

Я хотела, чтобы это безумие кончилось. Хотела домой. Хотела к тебе, Ричи. К маме и папе.

Я вышла из дома. На песке лежали храпящие, нагие тела. Словно наутро после карнавала или оргии, а не ритуального убийства. Я вывела из конюшни белую лошадь и накинула на нее попону. Мне было безразлично, как долго продлится мой путь. Дорога домой должна была существовать, и на сей раз я не брошу попытки.

Но пейзаж изменился. Тропинок, которые я помнила, больше не существовало. Холмы и долины как будто заново сформировались. И хотя сердце мое болело и я не могла избавиться от страшного видения убийства Йероу, свет потряс меня своей невыносимой красотой.

Солнце стояло высоко и, хочется сказать, было золотым, но оно было не золотым, а цвета светлой патоки. Трава, хочется сказать, зеленая, но она была не зеленая, а бирюзовая, цвета воды в глубоком бассейне. Скалы – желтые, как львиная шкура, и в них мерцали кристаллы кварца. Небо, хочется сказать, синее, но на самом деле оно было сиреневым. Все краски – свежие, чистые. Я едва удерживалась от того, чтобы не спрыгнуть с лошади, не окунуть руки в эти краски и не посмотреть, окрасятся ли мои пальцы.