— Зияутдин! И ты тоже! Идем со мной!

Зияутдин поднялся, вытер грязной тряпкой кровь с лица. Али посмотрел на него, протянул большой и относительно чистый платок.

— На. Приведи себя в порядок, большой раис желает разговаривать с тобой. Он многое может, он самый главный раис в движении, и те раисы, что думают что они главные, а на деле они всего лишь купцы и ростовщики из Пешавара — всего лишь пешки в их игре. Веди себя умно — и тогда ты снова встанешь рядом с братьями в их святом деле джихада…

Раис пожелавший встретиться с ним, был военным, хотя носил воинскую форму без знаков различия. Он был среднего роста — Зияутддин был выше его больше чем на голову и с глазами черными как галька-голыш на берегу реки. Когда Зияутдин предстал перед ним — он долго стоял напротив и рассматривал его как диковинное животное.

— Ты хочешь есть? — внезапно спросил он

Уж такого вопроса Зияутдин точно не ожидал

— Аллах дарует нам пищу в достаточном количестве — ответил он

— Пищи никогда не бывает достаточно, тем более здесь, в этих горах где лед и песок выедает тебе глаза, а ветер вцепляется в тебя как дикий зверь. Вы храбро сражались сегодня, и я распоряжусь, чтобы сегодня вечером вас накормили досыта.

— Аллах да вознаградит вас за вашу доброту

— Как тебя звать?

— Меня зовут Зияутдин, эфенди…

— Зияутдин… довольно распространенное имя? Ты родился в Афганистане?

Бригадиру Юсефу, который умел очень тонко чувствовать людей — чем-то приглянулся этот малый. Возможно, потому что он фанатичен, и при этом силен даже пребывание здесь, в группе смертников не сломало его. Нет, если он выживет в предстоящем деле — то надо приметить его и забрать с собой. Он будет помнить его доброту, а это важно…

— Нет, эфенди, я родился здесь, в этих горах.

— Почему же тогда ты пошел на джихад?

— Потому что в шариате сказано, эфенди, что лучший из нас — это тот, кто оседлав коня мчится во весь опор, услышав клич или пронзительный крик, ища себе шахады или победы.

— Интересно… Ты служил в армии?

— Нет, эфенди, но первого шурави я убил, когда мне было семнадцать лет.

— А сколько тебе сейчас?

— Двадцать четыре, эфенди…

Зияутдин выглядел на тридцать пять — сорок — мрачный детина с лицом в шрамах и с густой черной бородой.

— Скажи мне, за что ты попал в число тех, кто обречен на скорую смерть?

Глаза Зияутдина полыхнули злобой.

— Я казнил своей рукой своего амира но это только потому эфенди, что он отступил с пути джихада и предал всех мусульман.

— Вот как? Но разве ты кади,[71] чтобы судить, тем более судить своего амира?

— Обязанность каждого из нас — следовать по пути джихада, как бы труден он не был! Наш амир, да сгниет его мясо истерзанное собаками, когда кяфиры пошли на нас в атаку — приказал отходить, бросая без помощи других муджахеддинов и лишая нас возможности получить шахаду! За это я убил его и убил бы всех, которые побежали, если бы смог!

— А потом ты выбрался в Пакистан?

— Да, эфенди

— И все рассказал?

— Да, эфенди.

— Но почему ты это сделал? Разве ты не мог сказать, что твой амир погиб в бою с собаками — шурави, и нашелся ли бы хоть один человек, что опроверг твои слова?