Кажется, впервые за последнее время он смог осознать это.

Джозеф поднял голову и посмотрел в небо. В груди будто что-то надорвалось, и он издал звук, похожий то ли на плач, то ли на вопль. Этот слабый звук воспарил над верхушками елей и улетел вместе с ветром. Все-таки живой.

Рядом с лагерем находилась деревня. Ему следовало бы обойти эту деревню стороной, сделав круг, но тогда он обязательно погибнет. Деревня — единственный и последний шанс на спасение.

Огромным усилием воли он заставлял себя идти, не обращая внимания на боль, усталость и потерю крови. «Ты не должен… не должен умереть», — повторял Джозеф сам себе при каждом шаге.

Джозеф не знал, насколько серьезно изуродовала его пулеметная очередь: пальцы окоченели и поэтому нельзя даже было ощупать лицо, вероятно, очень обмороженное.

Споткнувшись о ветку, он полетел в сугроб, и снег непреодолимой тяжестью лег на плечи и ноги. Холод парализовал тело.

И тут он услышал свое имя, произнесенное по-русски женским голосом. Джозеф попытался поднять голову и посмотреть: кто же это. Сквозь сугроб прямо к нему пробиралась женщина. Она раскинула руки, чтобы удержать равновесие.

Сначала Джозеф не узнал ее, но когда она была совсем рядом и он увидел раскрасневшиеся щеки, то понял, что это Таня: она каждый день приходила из деревни и работала в лагерном лазарете, где Джозеф отвечал за распределение лекарств. Таня схватил Джозефа за руки и попыталась вытащить из сугроба.

— Вставайте! Вставайте! — не переставая кричала она. Ей удалось поставить Джозефа на ноги, и, обняв его обеими руками, она посмотрела в лицо зэка маленькими глазками. Взяв горсть снега, Таня начала оттирать кровь.

— Таня, — повторял он бессмысленно. — Таня. Пожалуйста. Помоги мне.

— А зачем же я здесь? — сказала она и, поудобнее обхватив Джозефа, двинулась с ним вперед. Она была как морская львица — плотная и сильная.

— Пошли, пошли, — командовала Таня, слегка подталкивая Джозефа вперед.

Деревня была маленькой, затерявшейся в глухом месте среди сосен, елей, берез и осин. Зимой ее надежно укутывали снега, а летом ее дороги превращались в сплошную трясину. Когда Джозеф и Таня приближались к жилью, несколько окошек в убогих деревянных домишках еще светились.

Из осторожности они подольше задержались в лесу. Джозеф обессилел вконец и всей тяжестью навалился на плечо Тани. Деревня была такой же заброшенной, как и лагерь. Ведь лагерь давал ее жителям работу, еду, водку, а деревня — еще и женские тела, причем обмен производился без всякой радости и надежды. На пятьдесят миль вокруг больше ничего не было.

В дом они пробрались незаметно, со двора, — пришлось даже пробежать немного.

Таня навалилась на створку, и незапертая дверь тут же поддалась. Она втолкнула Джозефа в дом, оглянулась по сторонам, желая удостовериться, что никого нет вокруг, и закрыла дверь на засов.

Теплый спертый воздух будто ударил в изуродованное обмороженное лицо, и Джозеф почувствовал запах спирта, капусты и пота. Таня сняла меховую шапку, развязала платок. Как сквозь пелену, Джозеф разглядел ее красное лицо и щеки, мокрые от слез, боли и усталости, а затем тьма, радостная, уютная, теплая, поглотила все.