— Совершенно верно.

— Он сказал, что поскольку вы не читаете по-русски, то ему лучше диктовать самому, а вы запишете все со слуха.

— А как насчет дела целиком?

— Он не может его вам отдать.

— Почему же я должна быть уверена, что все, что он скажет, — правда?

Переводчица начала о чем-то совещаться с генералом. Генерал вместо ответа взял папку и открыл ее. На первой странице оказалась маленькая фотография. Кейт нагнулась вперед. На нее глянуло изможденное лицо молодого человека с номером, выписанным на груди. Это лицо ей уже приходилось видеть.

Она невольно издала какой-то странный звук, скорее стон, может быть, еще что-то — и Петрушка вытянулась от неожиданности.

— Мадам! Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, — отрывисто произнесла Кейт.

— Может быть, воды?

Кейт отрицательно покачала головой. Дрожащими пальцами она достала блокнот из кейса и сняла с «дюпона» — ручки с золотым пером — колпачок. Во рту появился металлический привкус, а сердце учащенно забилось. Кейт привыкла скрывать свои чувства, но сейчас ей пришлось приложить усилия, чтобы справиться с собой.

— Я готова, — с трудом произнесла она.

Генерал еще раз посмотрел в дело и отрывисто начал диктовать. Беззаботность Петрушки как рукой сняло. Произнося первые слова, она даже слегка сбилась. Это было перечисление номеров со славянскими буквами, которые давались заключенным. Кейт все в точности записала в блокнот.

«Впервые заключенный упоминается в лагере для беженцев на Восточном фронте в 1945 году. В конце войны его освободили из нацистского концлагеря, расположенного под Ригой в Латвии. После расследования военные власти отправили его в НКВД на дознание. Следователями были назначены Алексей Федоров и Михаил Вольский».

Кейт аккуратно записала все имена.

— А что хотели узнать у него?

— Записей допросов в деле нет, — перевела девушка.

— Есть ли какая-нибудь возможность выяснить: живы или нет эти следователи?

— Генерал сказал, что русские — народ долгожителей.

Кейт решила не отвечать на улыбку собеседника:

— Продолжайте.

— После предварительного следствия решено было предъявить заключенному обвинение.

От неожиданности Кейт передернуло:

— Какое обвинение?

— Об этом ничего не сказано.

— Почему же его не направили в другие инстанции? Зачем его вновь вернули в НКВД?

— Генерал сказал, что тогда НКВД заменял все.

— Его пытали?

Лицо переводчицы даже исказилось, когда она услышала, а потом перевела ответ генерала:

— Если учесть, что заключенного доставили из немецкого концлагеря, то избиение было вполне оправданно, ему хотели развязать язык.

— Зачем?

Ответ был спокойным, коротким и ясным. Петрушка от смущения даже не взглянула на Кейт:

— Генерал сказал — ради признания. Признания вообще. Какого — не важно.

Кейт погрузилась в глубокое молчание. Здесь она оказалась не для того, чтобы кого-то обвинять и выходить из себя, гневаться на то, что происходило в чужой стране сорок семь лет назад. КГБ был явно не тем местом, где можно выразить протест против так называемой советской системы. Поэтому она вновь взяла себя в руки:

— Продолжайте.

— В сентябре 1945 года его отправили в лагерь недалеко от города Горький. В марте 1947 года переправили в московскую тюрьму на Лубянке и держали в камере предварительного заключения.