Возвращаясь к своему детству, припоминаю, что я был несколько разочарован домашним способом лечения от заикания: «выливанием переполоха», в сопровождении молитв и осенения крестным знамением. Дважды меня возили к знахарям, сначала в Ахтарях, а потом в станицу Ольгинскую. В Ахтарях меня пользовала старуха, а в Ольгинской старый казак с большой бородой. Меня клали на лавку или кровать, ставили на живот миску с водой, а в печи растапливали воск в небольшой кастрюльке, знахарь при этом молился и, что-то приговаривая, крестил воск. Потом расплавленный воск выливали в миску с водой, стоящую у меня на животе. Знахарь снова молился, с многозначительным видом смотрел на фигуру, которую образовал в воде застывший воск, и сообщал, что дела идут неплохо. С этим мы с моей прабабушкой Татьяной и уходили. В дорогу нам давали бутылочку воды из этой самой миски, стоявшей у меня на животе. Мы платили деньги, а заикание оставалось. Конечно, это не могло не повлиять на мое несколько скептическое отношение к религии вообще.

Должен сказать, что дикая зависть друг к другу, появившаяся у крестьян в первом поколении, познавшем обладание собственностью, и дремучие предрассудки, поверхностная религиозность нашего народа, знавшего Библию понаслышке и совсем не считавшего нужным, сплошь и рядом, следовать божьим заповедям, очень напоминали мне впоследствии истовый, буквально религиозный «марксизм» наших партийных наставников. С двойным подходом относились попы марксистского прихода и к моральным заповедям. Получалось — марксизм сам по себе, а интриги, воровство, взяточничество, цинизм, пьянство, сами по себе. Я уже не говорю, что во время коллективизации на полный ход раздувался именно тот пожар дикой зависти и злобы к умелому и состоятельному соседу, который заставлял моего родного деда Якова, стоя перед иконой, ликовать по поводу несчастья, обрушившегося на хозяйство родного сына Пантелея. Посмотрим на себя трезво. Новое здание социализма явно строилось из старого кирпича, которым являлись мы сами. Да и нельзя забывать, что народ так же формирует власть, которая им правит, как и власть его самого. Словом, на рубеже десятых-тридцатых годов, не так уж многое переменилось. Новые повелители, один к одному заняли место расстрелянного Николая Второго. По указанию Свердлова умело натравливались иногородние на казаков, которые, впрочем, были далеко не ангелы. Такая вот история.

Мой отец перенес несчастье мужественно. Еще находясь в степи, он увидел пожарище в станице, и сразу же подумал: «Не мой ли двор горит?». Так оно и вышло. Вообще, прожив жизнь, я заметил, что предчувствия и интуиция, особенно что касается горя и несчастий, редко обманывают людей. Часто сбываются дурные сны. Моя мама, Фекла Назаровна, после пожара даже заболела от пережитого нервного потрясения. Отец ее успокаивал: «Все надо пережить. Не падай духом, все наживем». Но обжиться толком уже не успел.

Пожар истории явно пришел во двор русского крестьянина и гулял по нему десятилетиями, уничтожив все почти дотла. Сначала отца не брали на войну как многодетного. Но в 1915 году последовали поражения царской армии в Польше, Германии и Прибалтике. Войска понесли тяжелые потери убитыми, ранеными и пленными. Германская организованность и техническая оснащенность явно брали верх над русской многочисленностью и отвагой. Для восполнения потерь на войну стали грести всех подряд. В 1915 году получил повестку и мой отец. Мать заплакала и принялась собирать мужа на фронт. Жарились окорока, доставалось соленое сало, пекся хлеб и пироги, укладывалась в мешок сушеная тарань. С тех времен запомнилась песня о новобранцах: