Маз отвернулся, постучал по стойке пальцем, увенчанным кольцом-"печаткой". Рядом появился бармен, поставил перед ним кружку пива. Маз отпил из бокала, спросил:

– Значит, ты этого ларечника замолотил, бабки заныкал, а жгутовские виноваты?

– Жгутовские, – подтвердил Савик. Маз хмыкнул и слез с табурета.

– Идем на воздух.

Они вышли на улицу, под козырек бара.

– В общем, так, братишка, – сказал Маз, закуривая «Честерфилд». – Я помню – на прошлой неделе ты катил бочку на какого-то лоха за то, что платеж задержал. Кричал, грозился. А сегодня приходишь с разукрашенной мордой и разбитыми кулаками и говоришь, что он умер. А зачем ты мне это говоришь?

– Так я с ним водку пил...

Маз жесткой рукой схватил его за отворот старой, выношенной куртки, грубо развернул, припечатал к стене.

– Тебе поручали его мочить? Я, или Директор, или Смольский?

Савик затряс головой.

– Я его пальцем не тронул! Бригадир презрительно усмехнулся.

– Не поручали. Значит, это твоя личная проблема. Отмазывать тебя никто не будет.

– Матерью клянусь, он сам...

– Вот так ментам и расскажешь. Если лишнее болтнешь – сам знаешь, что будет. А бабки принесешь – сроку тебе три дня. Все понял?

В данной ситуации ответ мог быть только одним.

– Все.

– Тогда вали отсюда.

Маз пошел допивать свое пиво, а Савик, проклиная все на свете, побрел прочь от «Миранды».

В эту ночь Савик спал плохо, потел и ворочался. Когда удавалось забыться на некоторое время, он видел полчища голых баб с отвисающими безобразными грудями без сосков, такие изжелта-белые мешки, и ничего на них нету, как слепые. Еще он видел чей-то рот с медленно отваливающейся нижней челюстью и бездонную пустоту за ней, которая затягивала его с неудержимой силой. Мать Савика Лежала в соседней комнате и несколько раз слышала, как он вставал, чтобы попить на кухне воды. «Небось пережрал вчера? – ворчала она наутро. – Вон лицо-то избитое все...» Савик отмалчивался.

Весь день он просидел дома, уткнувшись в телевизор. Его мозг напоминал проигрыватель с заевшей пластинкой. Савик непрестанно думал о том, что случилось вчера в палатке у Глеба, снова и снова прокручивая в голове цепочку событий: вот он вертит ручку, шипение, цифра 8 уплыла за пределы окошка, появилась семерка, Глеб с вытаращенными глазами сползает на пол... красноватое пятно под скулой и кончик какой-то хреновины, торчащий из середины... А потом – чистая гладкая кожа, ничего нет. Пусто... Но не привиделось же ему это все! Тем более что Глеб так и остался мертвым...

Савик сильно подозревал, что все дело в этой чертовой ручке. Шпионская какая-нибудь дрянь... Откуда она там взялась? Хотя... Целый автобус каких-то крутых взорвали, у тех что угодно быть могло!

По всем правилам, ручку следовало уничтожить – тогда концы уйдут в воду. Но ему не хотелось этого делать. Целый день он опасливо крутил ее так и этак, направив на всякий случай в большую ватную подушку.

Постепенно кое-что стало проясняться. Ручка имела два положения. В обычном из нее выдвигался стержень и можно было писать обыкновенной на вид синей пастой. Но если ободок и наконечник как бы растянуть и одновременно повернуть в противоположных направлениях, открывалось окошко с цифрой 7 и ручка начинала излучать волны опасности и скрытой силы. Савик понимал, что, если сейчас нажать стреловидный зажим, эта сила немедленно проявит себя. Но он не нажимал – проделывал все манипуляции в обратном порядке, расписывался на косо оторванном листе газеты. Ручка завораживала его изяществом и красотой. Эти плавные отточенные линии, эта правильность форм, золотой ободок на темном полированном дереве, дорогая и изысканная простота...